Жернова судьбы. Николай Георгиевич Пятков
и в других деревнях также ко мне уважительно относились – по имени и отчеству величали, хоть я и молодой был, знали, что я – первейший мельник в округе. А деревня-то наша какая тогда была, – старик, причмокивая от удовольствия воспоминаний, покрутил ладонью перед своим лицом, – богатейшая! Это нынче здесь, кроме магазина ни хрена нет, да и в самом магазине тоже ни хрена, а в те-то годы, помимо трактира, были у нас и постоялый двор, и чайная, и бараночная. Знаешь, какие баранки делали! Да с чаем их! А на том берегу реки у нас были покосы любо-дорого, это сегодня он весь лесом порос без хозяйской руки, а ведь там ярмонки проводились – народу-то сколько со всей округи и из дальних мест наезжало сюда с товаром! Всё можно было купить! И праздник был. Парни на гармониках как взыграют, а девки пляшут да поют. И я молодым парнем, как ровня, брал свою гармошку и со всеми туда ходил, ох и весело бывало!
За прелыми кожухами и одеждой, сваленными на сундуке, виднелись меха гармошки.
– Играете? – спросил я его.
– Могу, – ответил старик, – но она, видишь, поломалась – меха разошлись. Да и не та эта гармонь!
Гармонь, действительно, была не та – виднелась фабричная марка чего-то советского, – но тоже повидавшая виды, со стертыми от игры желтоватыми пластмассовыми кнопками.
– А что, Ефим Васильевич, – поинтересовался я, – в других-то местах здесь так же хорошо жили, как в Луках?
– По-разному. В Луках тоже не все хорошо жили, бездельников хватало. Вот ты в Калязин ездил, – вдруг спросил он, – так? Какие деревни проезжал, помнишь?
– Конечно, помню, – и я назвал несколько деревень вдоль шоссе.
– Так вот в каждой деревне, – поднял скрюченный палец старик, – было своё дело. Где валенки валяли – вон, в Поречье и Василёво, а где лён сеяли, да сдавали его на фабрику в Калязине, лён-то наш славился, другие отхожим промыслом занимались, на заработки уходили в ту же Москву или в Ярославль. Так исстари здесь повелось. А коли ты не пьяница и с головой, то нечего было и жаловаться, только работай! Вон, – дед нагнулся и вытащил из-под кровати валенки, помял их в руках, – видишь какие? Попробуй-ка их на ощупь, – он протянул мне один.
Чёрный валенок был неношеный и очень мягкий из-за тонко свалянного войлока. Я обратил на это внимание Ефима Васильевича, не понимая, почему это так, поскольку считал, что, чем толще войлок, тем теплее. И не угадал.
– Да потому что те, которые сейчас на фабриках машинами делают, не валенки, а дрянь. Вручную их надо валять, вот что, а не машинами всякими. Ручной-то работы они вот какими должны быть! А ты «толще-лучше»! – Он ещё раз продемонстрировал мне мягкость своей войлочной обувки и вернул её под кровать. – И мастера должны этим делом заниматься. А где они нынче?
– Ну, а ваши валенки? Они-то откуда?
– А у меня есть один знакомый из прежних мастеров, в годах уже человек, тут в районе живёт, так он дома валяет. Если тебе