В эфире Шорох. Стихи … – 2024. Басти Родригез-Иньюригарро

      Ты слушаешь сердце. Бокал, между тем, опустел.

      Бутылка тем более? В стену. Осколки разделим.

      Тебе интересно, не станет ли плахой постель,

      и что я, с моей-то мордашкой, искал по борделям

      (заржал бы, но шутка из тех, что не входит в пазы

      без гибкости духа и без панорамной картины).

      Похожий секрет: подставляя под чей-то язык

      сапог, я рисую в уме остроносый ботинок

      (их нынче не носят, но я – экзотический шут,

      пора завести: произнёс и опять захотелось).

      Маркиз-то в Бастилии… Впрочем, я лучше пишу,

      хотя оставляю за сценой подробности дела —

      ну да, уголовного, как же иначе, chérie,

      ты видела простыни, кровь и набор инструментов,

      ты слышала шёпот: «Красиво. Пожалуй, замри,

      теперь отомри и закончи, вот так, lentamente…

      Тянуть по слогам, на эн-тэ через нос не дыша:

      испанский – пикантная пытка для нёба и слуха».

      Проблема с маркизом: он муху натянет на шар

      земной, ну а я запихну мироздание в муху,

      вселенское зло – в афоризмы о роли добра,

      себя – в оговорку «порочен – читай инфантилен».

      Интрига в акцентах, сказал бы мой названый брат,

      к тому же есть фактор эстетики, вкуса и стиля.

      Свеча оплывает, и время встаёт на дыбы.

      А помнишь, провинция сплетнями город кормила?

      Транслировать сказки – не то же, что зыбкую быль,

      тут можно начать с одеяла из донного ила.

      Полсотни подростков: ни слуха ни духа с весны,

      в июле – кто в речке, кто в топи цветочного сена —

      живые. «Что толку? В поместье сбываются сны,

      но кормятся явью: среди возвращённых – подмена».

      Забавная ссылка – в чужие четырнадцать лет

      без права на знание, что это – план или случай,

      а новая сцена – угодья, часовня и склеп

      (весьма живописный, но кажется, видел получше).

      Полсотни подростков – весь август в окрестных полях,

      где голос разносится гимнами между снопами,

      а ногти упорно рисуют мои вензеля,

      ведь знойная одурь до боли похожа на память.

      «Среди возвращённых – подменыш». Ошиблись слегка.

      Рассветные контуры и сорок восемь скорлупок.

      «Отныне свободны? Мертвы?». «Просто снял с языка.

      Но было красиво, поэтому каяться глупо.

      Ты что-нибудь вспомнил?». «Не знаю». Вина и вино

      делились по-братски, на свет прорастали шипами

      занозы, а суть облетала чешуйками, но

      кровавая одурь и нынче похожа на память.

      Свеча оплывает, и время встаёт на дыбы,

      в извивах ковра проступил остроносый ботинок,

      трансляция сказок, которые – зыбкая быль —

      всегда паутина.