Жизнь русского обывателя. От дворца до острога. Леонид Беловинский
а точнее, купленного решения: честным считался чиновник, не требовавший лишнего и быстро и точно исполнявший обещанное. В. Г. Короленко писал о своем абсолютно бескорыстном отце, уездном судье: «Каждый раз на новом месте отцовской службы неизменно повторялись одни и те же сцены: к отцу являлись «по освященному веками обычаю» представители разных городских сословий с приношениями. Отец отказывался сначала довольно спокойно. На другой день депутации являлись с приношениями в усиленном размере, но отец встречал их уже грубо, а на третий бесцеремонно гнал «представителей» палкой, а те толпились в дверях с выражением изумления и испуга… Впоследствии, ознакомившись с деятельностью отца, все проникались к нему глубоким уважением. Все признавали, от мелкого торговца до губернского начальства, что нет такой силы, которая бы заставила судью покривить душою против совести и закона, но… и при этом находили, что если бы судья вдобавок принимал умеренные «благодарности», то было бы понятнее, проще и вообще «более по-людски» ‹…›.
– Ну кому, скажи пожалуйста, вред от благодарности, – говорил мне один добродетельный подсудок, «не бравший взяток», – подумай: ведь дело кончено, человек чувствует, что всем тебе обязан, и идет с благодарной душой… А ты его чуть не собаками… За что?» (92; 17, 19).
Помимо обычных взяток, предшествующих делу, и «благодарностей», следовавших за благоприятным решением дела, масса провинциальных «людей двадцатого числа» (такое прозвище имели чиновники, получавшее жалованье по 20-м числам) просто кормилась возле местных помещиков, которые понимали, что когда-нибудь и им понадобятся услуги «канцелярских крыс»; это было нечто вроде взяток авансом. «Кормление» чиновников даже отчасти имело полуофициальный статус: «Перед Рождеством, да еще летом он (провинциальный чиновник. – Л. Б.) получал позволенье на лошадке, взятой судом «на поруки» или «на расписку», объехать помещиков за благостынею, как то: мучкою, крупицей, пшенцом, баранинкой, иногда вареньицем, часто старыми жилетишками и панталонишками и даже сюртучишками, негодными к употреблению, а, если повезет, то и рублишками», – писал И. В. Селиванов (Цит. по: 115, 19). Многие современники вспоминают эти объезды канцелярских мизераблей…
Еще хуже было положение приказной мелкоты в глубокой провинции, где жалованье было ниже. М. Л. Михайлов, ехавший в сибирскую каторгу, подробно описал весь свой путь и местные картины. В Тобольском приказе о ссыльных «было человек десять, – по-видимому, служащих тут чиновников. Это можно было заключить разве по тому, что некоторые из них писали, некоторые расхаживали, как дома, с развязностью хозяев этих грязноватых мест, и все обступили меня с расспросами, с предложениями погреться у громадной железной печи, которая, как ад, пылала в углу, или сесть, или покурить. Но если бы судить по одежде, их никак бы не принять за чиновников. Такие жалкие костюмы можно встретить, да и то не всегда, разве в казарме, где помещаются ссыльные из бедных слоев общества. Продранные сапоги, продранные