Жизнь русского обывателя. От дворца до острога. Леонид Беловинский
ученостью, зато были фронтовые служаки и по большей части добрые ребята. Сверх этих достоинств, да безотчетной храбрости, бесполезно было отыскивать в них еще другие качества. Не подводя под общее правило небольшое число исключительных личностей, можно сказать, что жизнь армейского офицера наполнялась тогда службой, картами, весьма непоэтическим разгулом или совершенным бездельем… это было простое, бездумное лежание на кровати под крышей избушки или под полотном палатки. Офицеру невозможно было читать и учиться, потому что в деревенской стоянке или на походе недоставало книг; о политике он и не помышлял, ограничивая весь жизненный интерес производствами и происшествиями в полку, составлявшем для него ближайшее, знакомое ему отечество посреди общего отечества, о котором он имел самое неясное представление… Армейский пехотный офицер, лишенный необходимых материальных и умственных способов, поневоле ограниченный в своих понятиях и интересах, исправлял службу машинально, ел, пил, играл и, лежа на боку, ни о чем не помышлял. Все офицеры из прибалтийских губерний говорили по-немецки, но французский язык знали весьма немногие; в пехоте носилось тогда поверие, что он совершенно бесполезен на службе и пригоден только для паркетных шаркателей, никуда негодных «бонжуров». Несмотря на это умственное настроение, возбуждавшее в моих полковых товарищах улыбку презрения при виде книги, писанной не на русском языке, заметно было, что они внутренне смирялись перед тем, кто умел ее понимать. Я испытал это на себе, хотя не раз мне замечали, покачивая головой, что полезнее было бы для меня заняться повторением двенадцати темпов (заряжания ружья. – Л. Б.) да командных слов, чем забиваться в книжную гниль, от которой голова молодого человека наполняется только вольтерьянскими идеями. Из этого не надо заключать, что в наших войсках не имелось тогда достаточного числа многосторонне образованных офицеров; они, к несчастью, водились только в гвардии, в штабах и частию в кавалерийских полках: для армейской пехоты оставалось их очень немного» (179; 32–33).
Вольноопределяющийся пехотного полка. 1881–1907 гг.
Торнау вторит А. Н. Вульф, учившийся в Дерптском университете, одновременно с Торнау он служил в тех же Дунайских княжествах: «День ото дня привыкаю к образу жизни нашей военной молодежи, – записывает он в дневнике, – становлюсь ленивее, – совершенно ничего не делав, могу проводить дни. Написав несколько строк моего дневника, кажется, я уже кончил мое дневное занятие: я ухожу шататься от одного к другому офицеру или засыпаю… Я жил эти дни у Рославлева, а провел их, исключая того, что с ним прочитал одну часть французского перевода Вальтера Скотта «Истории Наполеона»… в гулянии по улицам и игре в свайку; эта игра вот уже с неделю занимает нашу празднолюбивую молодежь… «Все обстоит благополучно, нового ничего нет!» – могу я рапортовать, как вахмистр эскадронному командиру, о моих обстоятельствах; те же занятия, то есть никакие, и та же скука,