Под небом русского цвета. Не игра в города. Стефания Данилова
и торжествен.
А утро, обратив водой вино,
очаровало лёгким разговором
и предпочло открытое окно
эстетике таблеток и конфорок.
Гори, октябрь, ноябрь, декабрь, январь,
февраль и март и далее по списку,
обугливая вечный календарь
закатом, падшим необычно низко
и вместе с тем возвысившимся над
сбежавшей из-под сердца нервной дрожью,
печалью петербургских колоннад
и тем, что называлось
невозможным.
Этот город
Этот город тебя покинет быстрее, чем ты его.
Он устал от тебя.
До сломанных крыш устал.
Ты один бесконечный в душу его плевок.
Позвоночная грыжа Обуховского моста.
Я найду тебя в новом городе и рвану,
как ни в чём не бывало.
«Здравствуй. Чего не спишь?»
А потом вид на жительство ты обретёшь в страну,
где я буду легко улыбаться тебе с афиш.
А потом ты сменишь галактику,
как носки.
Но гранитное сердце не загрызёт тоска.
Через хохот Творца, сапфировые пески,
мириады звёзд я снова пойду искать.
Этот город меня не бросит на ужин псам,
электричкам,
бродячей лирике
и толпе.
Он поднимет меня к заштопанным небесам,
чтобы я упала дождями в лицо тебе.
Лекарство от урбанистики
Я прописан в свинцовом городе, населённом детьми приёмными,
и карману, и сердцу дорого расставаться с его районами.
Курит старая бакалейщица, первоклассники ходят с тройками.
…замка грозного шпиль мерещится за клишейными новостройками…
По дорогам, покрытым наледью, очень страшно ходить без музыки:
постоянно выносят на люди содержимое личной мусорки.
Мало хвойных и мало лиственных, абоненты всё время заняты.
…отчего же мне сад таинственный в дряхлом видится палисаднике?…
Обстригают сосульки коротко представители журналистики.
Я прописан родному городу как лекарство от урбанистики,
я ввожу ледовитым улицам внутривенное равноденствие…
город кашляет и сутулится…
Это значит, что я не действую.
Памяти бабушки
Под моими ногами дрожит позвоночник трапа.
У гештальтов есть когти, щупальца и хвосты,
каждый древен и голоден хлеще, чем трицератопс,
от оставленных ими травм не спасут бинты,
только им самолётовы крылья не оцарапать,
не достать меня из солнечной пустоты.
Говорят, здесь в потере учат искать находку,
и потерянный станет найденным сам собой.
Верить им однозначно лучше, чем гробить водкой
то, что когда-то гордо звалось тобой.
Я по-прежнему я, но кириллица смотрит волком,
а санскрит вместо «промолчи» говорит «пропой».
В Петербурге сугробы замещены печалью
и сквозняком из морга,