Человек войны. Андрей Негривода
Для меня они все Махмуды! Так вот, Махмуд… Я хочу знать все то, что знаешь ты о Тора-Бора! И времени у меня нет! И у тебя его нет!.. Гром, переводи! – рявкнул Андрей страшным голосом.
Он подождал минуту, пока Павел закончил свой монолог на языке дари:
– У тебя, Махмуд, еще есть шанс умереть как воин, а не как собака… Я даю тебе минуту! После этого ты сначала поешь… – Андрей приблизил бутерброд к глазам талиба. – А потом мы тебя повесим на сосне у входа в пещеру… Время пошло!
Афганец затрепыхался на стропе так, словно это был карась, выброшенный на берег. Он что-то хрипел и брызгал слюной.
– Че он там блеет, прапор?
– Говорит, что если бы ты попал в его руки, то он не стал бы издеваться, а просто отрезал бы тебе голову, освободив от мучений…
– А! Так оно еще и благодетель, оказывается… С большим сердцем… Густав! Ну-ка приподними его на пару сантиметров!.. Придется кормить, как видно…
Дизель натянул стропу так, что у афганца вытянулась шея, а когда к нему приблизился Андрей, он стал визжать таким противным пискливым голосом, что у всех едва не заложило уши.
– Ком! Он орет, что правоверный мусульманин, и просит не приближаться к нему с плотью грязного животного…
– Так пусть говорит! – рявкнул Андрей еще раз и поднес бутерброд с салом к самому рту талиба. – Скажи ему, что я, русский офицер, обещаю подарить ему смерть настоящего шахида, если он начнет говорить. А если нет, то он сдохнет как вонючий ишак!
В течение следующих десяти минут афганец говорил не переставая, да так быстро, захлебываясь собственными словами, что Грому пришлось пару раз его попросту остановить и приказать повторить сказанное заново. Теперь Андрей не лез в это «воркование двух голубков», зная, что Павел настолько опытен, что и без него задаст все нужные вопросы.
Андрей отошел к огню костра и присел на корточки.
На душе было мерзко и пусто. Словно прошлась по ней многотысячной конницей орда Чингисхана. Филину было мерзко и противно оттого, что только что пришлось сотворить с этим человеком. Противно оттого, что ему, русскому офицеру, которым он никогда не переставал быть, пришлось уподобиться этим скотам, которые «воевали за священный ислам», и растоптать человека в его вере. Сейчас Андрей был противен сам себе!
«…Прости меня, господи! Прости мне грехи мои, ибо видишь ты, что согрешил я во благо! Прости меня, Милостивый и Милосердный!..»
Он бросил бутерброд в огонь и стал наблюдать, как начал таять и «плакать крупной слезой» народный символ его родины.
Андрей, пристально глядевший в пламя костра, не заметил, как к нему подошел Гром:
– Все, Андрюха. «Исповедь» закончена. Он раскололся, как гнилой орех, – до самой задницы.
– Ну и ладно, – проговорил Андрей угрюмо.
– А знаешь, что он сказал в самом конце? – Павел присел рядом. – Он сказал, что ты его все равно обманул. Его собратья, мол, умерли как настоящие воины в бою, а он умрет как шакал, потому что замерзнет на морозе, а любого умершего мусульманина, а особенно своей смертью, надо хоронить до захода солнца. А здесь, на этой горе, этого никто делать не будет. Так что…
Андрей