Под теми же звездами. Андрей Ренников
что он предполагает исследовать научным путем мои способности; а он что же? Он посмеялся надо мной, он, Бог знает для чего, употребил в дело свои приборы из этой идиотской лаборатории! Нет, я не ожидала, я прямо не ожидала!
Она шла рядом с Кореневым и раскраснелась от охватившего ее при воспоминании о Никитине негодования. Только теперь Коренев заметил, что Елизавета Григорьевна в общем очень хорошенькая, а сейчас, в своей каракулевой шапочке и в каракулевом воротнике – прямо-таки прелестна.
– Не жениться ли на ней? – подумал Коренев, искоса поглядывая на Елизавету Григорьевну, пока та что-то говорила про честность мужчин и про непрочность их чувств; – ведь с ней должно быть так тепло, так весело на душе! С ней даже было бы гораздо легче жить, чем с Ниной, которая всегда предъявляет какие-то требования, всегда чем-то недовольна и всегда к чему-то придирается. А эта такая простая, такая хорошая. Вечером, за чаем, она будет говорить, говорить, говорить, самовар будет шуметь, шуметь, шуметь, а ему останется только счастливо улыбаться, смотреть и слушать. Она такой прелестный барашек, именно барашек, но ласковый, добрый. А что, если именно здесь его судьба?
Коренев крякнул и начал расспрашивать Елизавету Григорьевну о том, какую в сущности обиду нанес ей Никитин. Та не говорила прямо, но из ее уклончивых ответов видно было, что цель опытов Никитина стала известной Елизавете Григорьевне и заставила ее прервать знакомство с этим черствым, нечестным, по ее заявлению, ученым.
– Я вполне сочувствую вам, – заметил нежным тоном Коренев, стараясь не горбиться и идти твердым уверенным шагом, – я тоже не ожидал от него подобной низости. Ах, как все люди скверны! Я тоже имел сегодня случай убедиться в этом, Елизавета Григорьевна: я поссорился и поссорился навсегда с Ниной Алексеевной.
Елизавета Григорьевна отступила в сторону и даже на мгновение остановилась.
– Что вы? Серьезно? – воскликнула она со смехом.
– Совершенно серьезно. Мы не сошлись, видно, натурами. У нее, я вам скажу откровенно, тяжелый и придирчивый характер. О, если бы она была, например, такая добрая и веселая, как вы!
Елизавета Григорьевна рассмеялась и кокетливо посмотрела на Коренева.
– Ого, комплименты, кажется? – проговорила она, вглядываясь в лицо Николая Андреевича уже с большим вниманием, чем раньше; теперь он, как человек свободный, представлял для Елизаветы Григорьевны больше интереса, и она сразу заметила, что он – мужчина симпатичный и даже почти красивый, если не считать несколько большого рта и немного широкого носа. Коренев застенчиво ответил, что никогда не говорит комплиментов, и после двух-трех незначительных фраз, вдруг заметил:
– А знаете, что, Елизавета Григорьевна? Не зайдете ли вы во мне сейчас в гости? Видите, вот как раз уже мой дом. Мы с вами оба разочарованы в людях, мы так хорошо побеседуем. А? Зайдемте!
Елизавета Григорьевна сначала слегка задумалась, но затем быстро согласилась; выговорив условие, что Коренев не будет ее задерживать, когда ей понадобит