Дети войны. Борис Споров
на земле мой Долгорукий. С победной ухмылкой я сел за парту. А следом за мной и вышла маленькая куколка и бойко написала письменными буквами – Тамара Башарина. И в душе моей все оборвалось: она – лучше меня, и я тотчас влюбился в Куколку. Ее хвалили, она улыбалась, потряхивая светлыми косичками с белыми бантами, и тогда я вдруг увидел себя со стороны уличным оборвышем. Куколка проходила мимо, и я с досадой дернул ее за косу. Она повернулась ко мне и погрозила пальцем. А я показал ей кулак.
На первой же перемене я выгнал девочку с парты Башариной и пересел на ее место.
Но очень уж недолго продолжался мой «первый роман». Недели через две моя Куколка заболела, я первый это заметил и среди урока без разрешения заявил:
– А Тамара Башарина заболела.
Учительница оговорила: прежде надо было поднять руку и получить разрешение что-то сказать… Я разозлился, надулся и во весь голос выкрикнул:
– Она болеет, у нее температура!!!
Ирина Константиновна взяла меня за руку и поставила к доске, а Куколку мою повела к медсестре. Когда они шли мимо меня, Куколка оглянулась, улыбнулась и помахала мне свободной рукой – в последний раз: через неделю или полторы Ирина Константиновна сообщила нам, что Тамара Башарина умерла и что все мы пойдем на ее похороны. Я вскочил и без разрешения убежал из класса, чтобы никто не видел моих слез. И на похороны не пошел, я не хотел видеть ее мертвой.
Лучших в классе не осталось – и стал я первым учеником и первым хулиганом.
А затем я влюбился в Ирину Константиновну: она была тоже куколка, только большая. Так вот, чтобы Иринушка – так мы ее называли между собой – уделяла мне больше внимания, я и хулиганил. Конечно, хулиганил не только поэтому: попросту я был уличный заводила, именно я и организовывал далеко не школьные потехи и драки классом на класс. Я никому не подчинялся – и меня каждую четверть исключали из школы на неделю или две. Одноклассницы приносили для моей матери записки от Иринушки, а я нередко перехватывал эти записки и по-уличному наказывал курьеров. Но мне и самому доставалось куда как жесточе. Но и это не помогало.
В школе я становился примерным лишь тогда, когда Ирина Константиновна обращалась ко мне с поручением или с просьбой: надо было на утреннике декламировать стихи – я; приготовить втроем-вчетвером монтаж – я ответственный; выступать в госпитале перед ранеными – с моим участием; выпустить стенгазету – я; но главное, когда на уроке должен был присутствовать кто-то посторонний – директор школы или из гороно, Иринушка непременно обращалась ко мне: «Ты, Сережа, не подведи меня – сиди тихо», или: «Я тебя спрашивать буду, отвечай хорошо».
И тут уж я никогда не под водил – и сидел тихо, и отвечал отлично.
Когда мы учились во втором классе, у Ирины Константиновны уже была новорожденная девочка и наша училка всегда спешила домой или опаздывала на первый урок. Однажды она увела меня к себе домой, чтобы у нее под присмотром я делал стенную газету, помнится, к Дню Советской Армии. Иринушка тотчас ушла в другую комнату к дочке, а я за круглым столом на листе полуватмана