Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу…. Людмила Вебер
так это железное чудовищное устройство было бы кощунством. Поэтому – да, шконка. Убогое слово для убогой мебели. Но поначалу я с трудом выдавливала из себя это слово. Говорила «спальное место» или просто «место». То ли у меня было что-то вроде идиосинкразии к тюремному сленгу, то ли, избегая жаргонизмов, я подсознательно отгораживалась от новой жуткой реальности… Не знаю…
Анфиса расположилась на одном из нижних мест, а я – напротив нее, тоже снизу. Мы словно в карикатурном купе поезда.
Я застилаю постель, иду в туалет. Радуюсь, что пусть он и замызган, пусть с запашком, но находится в маленькой отдельной комнатке с дверью, с нормальным «человеческим» унитазом.
Мне очень хочется пить. Анфиса говорит, что единственное, что тут можно сделать, – это пить воду из-под крана, так как кипяток здесь не разносят. Она посоветовала налить воду в кружку и сначала дать ей отстояться. Наполнив кружку, я постигаю смысл ее слов: вода в ней – молочно-белая. Коктейль из хлорки? О-о-о…
Анфиса достает сигареты и спрашивает, направляясь в туалет:
– Ты куришь?
– Нет…
– Ого, тяжело тебе будет!
– Почему?
– Ну, понимаешь, в тюряге все курят… И в камерах все время дым стоит, будешь дымом дышать…
Анфиса закрывается в туалете. И вдруг я слышу, как она начинает кому-то кричать:
– Мишк! Ты там? А ко мне опять новенькую завели!
Глухой мужской голос отвечает что-то типа: «Красивая? Не хулиганьте там!»
Анфиса смеется, шутит в ответ, снова смеется, и этот незатейливый разговор длится довольно-таки долго.
Когда Анфиса выходит из туалета, поясняет:
– В соседней камере пацаны, познакомилась с одним…
– Как познакомилась? Где?
– Да нигде – только через туалет перекрикиваемся. Но он хороший пацан – вот сигареты передал.
– Но вы же громко кричите. А если услышат?.. Что будет?
– Да не услышат! Тут вообще никто не ходит. Даже если надо, не дозовешься никого…
Наконец, выключается свет, загорается ночник над дверью. Отбой. Нужно ложиться спать. Но легко сказать! К этому моменту я ощущаю, что в этой подвальной камере очень холодно. Не так как было в автозаке, но без куртки находиться тут невозможно. Выданное одеяло, напоминающее скорее кусок потертого серого драпа, совсем не греет. Постельное белье влажное. Что же делать? И я ложусь спать в куртке и в сапогах! Прямо на чистую простыню, отключив у себя в голове очередное цивилизационное клише.
И об этой первой ночи в СИЗО у меня в памяти осталось только вот это ощущение ядреного погребного холода. Того, как я старалась закутаться, натянуть на голову капюшон, превратиться в кокон. Возможно, фиксация на этих телесных переживаниях стала бессознательной уловкой моей психики, и это спасало меня от убийственной истерической реакции. Измотавшись за эти дни физически, то и дело промерзая насквозь, я достаточно резко закоченела не только телесно, но и эмоционально. Все внутри меня словно