Моцарт. Лариса Борисовна Пригарина
ему прозрачную с кружевами на смуглой груди ткань и навалиться на нее влажным вздрагивающим телом.
– Ах ты… – пораженная маневрами мужа, Констанца слабо увернулась. – Больной, а все туда же. Каков петух!
Не внимая отталкивающим движениям жены, Моцарт, раскрасневшись, разойдясь, чмокал непослушными губами по ее выступающим лопаткам, воркуя тенором:
– Никого не впустим. Это кредиторы. Прочь долги! Какое счастье, Станци, что ты есть!
Затихнув, уткнулся лицом в подушку.
– Го-с-с-поди, – зевнула Констанца, поправляя остатки прически, смятой, как башня при нашествии.
Не унимался колокольчик.
– Надо же, сколько ждет, – заметила она, одеваясь.
– Станци, узнай, кому неймется, – попросил он, с трудом приподнимая голову.
– Сейчас, сейчас, – наконец одевшись, она с особой нежностью потрогала мужа по светлым волосам, погладив его, как выстраданного ребенка, сказав: – Давай причешу?
Не дождавшись ответа, поднялась, ушла к дверям, вернулась со свитком.
– Тебе послание от императора, – она сунула ему свиток, скрепленный гербовой печатью, со свисающими шнурками, на кончиках которых – малиновые шелковые кисточки. Кусочек суетно-призрачной дворцовой жизни! Интриги, декольте, камзолы, стекающая с длинных языков сочная по-змеиному обтекаемая лесть.
– Пахнет какой-то вонью, – Моцарт брезгливо сморщил нос, будто сунул его в бочку с квашениями. – Перепало от маркизы Помпадур? Милая старушка!
– Да что ты! Аромат какой! – обрадовалась жена, прилежно поводив носом, восхитилась: – Французский!
– Станци, прочти, моя радость, – любезно попросил, пряча глаза под воспаленными веками. Он обмяк, сник.
– Плохо, да? – она прижалась губами к его маленькой, недвижно повисшей руке.
– Читай, – пытался на нее не смотреть.
Сломав печать и развязав шнурки, развернула лист.
Внимательно, с остановками прочла. Повела зрачками в его сторону.
Моцарт плакал. Не стыдясь слез и скривясь от досады и обиды.
– Что ты плачешь? Император назначил тебя капельмейстером собора святого Стефана, – недоумевала Констанца. – От радости?
– Да, – откликнулся он, смутно улыбаясь, беззлобно добавив: – Осчастливил Леопольд потешателя публики. – Убежденно и отчаянно крикнул: – Нет никого сейчас счастливее, чем я!
– Слышу, – вздохнула жена и отвернулась. Подумав, уронила: – Зачем приписывать чуждое тебе состояние?
– Я не приписываю! – Его безобразно вздутое лицо исказилось недовольством: больно, когда тебя не понимают. Он искренне произнес: – Я счастлив. Ты мне не веришь, но я счастлив! Что оно мне теперь, запоздалое послание благочтимого императора? Оно пришло не вовремя. Лучшие годы прожиты. И прожиты так, как мне хотелось, с самого начала. Если бы они были еще горше, я повторил бы их не колеблясь, я чувствовал себя не менее счастливым, чем теперь, когда я должен умереть.
– Я