Ко мне приходил ангел. Александр Селих
как себе думает узколобый мент. Но денег не хватило на то, чтобы идти до конца, офис не успевал продаться, заводик попал под арест, и адвокат пожелал мне удачи. А следователь даже не улыбался, а совершенно сыто оскалился, на первом допросе без адвоката мне сразу впаяли подписку о невыезде, и парнишка уже не смотрел на меня как на человека, а лишь как на временное явление в его кабинете. Явление, с которым ему все понятно, явление, для которого он определил законы дальнейшего существования. Я пронесся по знакомым и приятелям, я находил выходы на УВД, но они, как на зло, не срабатывали, одни уходили на пенсию, другие на повышение, третьи на понижение, четвертые еще куда-то. Я метался вокруг следователя, и он видимо это знал. Потому смотрел на меня даже не как на побежденного, а как на отработанный материал.
Здание УВД не располагало уже потому, где оно располагалось. С левой стороны психушка, с правой магистральная развязка, грязная и шумная в любое время года, а напротив свинцово-серый пруд и кладбище. Посреди всего этого "праздника жизни" здание УВД, новое, серо-блестящее. С проходной надо было звонить и докладываться, что я прибыл. Сесть было некуда, стоять посреди проходной не то что неудобно, а просто как пень, один посреди проходной, перед двумя ментами с автоматами. Выйти на улицу нереально, потому что тут же засчитают "прогул", а следователь спускался за мной минут через двадцать с видом человека, которого всякая дрянь отвлекает самим фактом своего существования. От реальных дел на благо родины.
Мы шли с ним молча через внутренний двор и через узкие, уродские коридоры с низкими навесными потолками, в которых ему было хорошо и привычно, а у меня начинался приступ клаустрофобии. Потолки лежали практически на моей голове, и если бы я развел руки в стороны, то касался бы ладонями стен. Бесконечные двери, три-четыре двери по каждой стороне, переход в другой отсек, и опять коридорчик, три-четыре двери переход, все переходы закрывались электронными замками. Здание изнутри не просто пахло, а воняло новизной, краской, шпаклевкой, дешево-кандовым ламинатом. Как я ненавидел эти запахи, голова моментально начинала болеть и переставала соображать.
В кабинете было еще хуже. Четыре стола, сдвинутые парами, заваленные папками и просто стопками бумаги, металлические серые шкафы под потолок на навесных замках, убогий холодильник "Смоленск", на котором тоже гора папок. Вокруг следовательского стола все стены были увешаны листами с распечатками, то внутренних номеров, то номеров моргов, лабораторий, даже с номерами альтернативного дозвона сотовых операторов. Единственный стул, на который я мог сесть, был низким настолько, что ноги приходилось либо поджимать, так, что они упирались почти в плечи, либо вытягивать и упираться ими в стол следока. И то, и то было дико неудобно.
Он начинал как опытный палач, долго, до тошноты набирал шапку протокола, сорок раз переспрашивал одни и те же паспортные данные, с упрямством ишака заставлял меня перечитывать 51 статью, переспрашивал о состоянии моего здоровья.