Городошники. Татьяна Нелюбина
Они заканчивались сараями, тоже сблокированными в четыре кучки. И к ним петлей подходила хозяйственная дорога, которая вела к фермам и лугам. На ней Герман Иванович нарисовал худую корову, она била себя хвостом по заду.
А дальше было так. Выглянуло солнце, луга покрылись цветами, и сердце екнуло от ликования. Одна заманчивее другой мелькали картинки перед глазами, белые тесаные стены ритмично чередовались с гладкими темными вертикалями стекла. Нет, это были красные кирпичные стены. Нет, ячеистая стена была в два этажа, и к ней примыкал одноэтажный «аквариум» в легких алюминиевых профилях. Перед ним – терраса. Лесенка, перила, дверь… сбоку, в этот двухэтажный объем. Так, так, теперь, раз дверь есть, можно войти в нее, что там? Прихожая, да, кухня, кладовки, лестница наверх. Теперь куда? Вверх по лестнице или направо, в «аквариум»? Как приятно спуститься на три ступеньки в «аквариум», это гостиная… с камином. Ничего, кроме камина, больше не вижу. Тогда – наверх. Наверху – спальни. Да, но окон-то на фасаде нет. Как же быть с освещением? Так это же второй этаж! Ум за разум уже зашел, этаж второй, значит – пожалуйста, окна хоть налево, хоть направо, ведь двухэтажные объемы чередуются с одноэтажными «аквариумами» гостиных. И даже можно выйти на крышу, там терраса, чем плохо? Выйду туда, хоть так, быстренько, огляжу владения. Да, ничего, жить можно. Внизу – сад, огород. И там в конце – гараж, курятник, крольчатник, коровник и что там еще. Коровка домой идет. Детишки с речки бегут. Я машу им. Ха-ха! То ли еще будет!
Я, схватив кальку Давыдовой, понесся на кафедру. Фермы, три жилые группы, а четвертая – у речки, на свободной от застройки территории! Пожалуйста, строй себе на здоровье что хочешь, переселяй сюда часть жителей, модернизируй освободившееся жилье!.. Вот же оно, решение! И как гениально просто! А я ломал себе голову!
Владимир Григорьевич подошел к моему столу, внимательно выслушал, кивнул на схему Давыдовой:
– Калька-то ее?
– Ее!
– Ну, говорил я вам? – он довольно кхекнул.
– Любочка просто любимица Владимира Григорьевича, – вставила Роза Устиновна. – Даже ее случайные находки он готов расценивать как проявление редкого таланта!
– Да, у нее светлая голова, – он засмеялся. Он смеялся не так, как все люди. Просто губы раздвигались более широко, и раздавались звуки: кхе-кхе. Смеялись глаза, морщинки вокруг них, задорно подрагивал хохолок на затылке. Его серые, широко посаженные глаза – глаза прямодушного человека. От людей с такими глазами не держат тайн, и такие люди не держат тайн от тебя. Открытое лицо, сам ладный, крупный, с изящными руками пианиста. Я вспомнил, как однажды в Гипромезе мы развивали тему о влиянии наследственности на развитие личности и карьеру. Мы были убеждены, что карьеристами не становятся, а рождаются. Владимир Григорьевич, не выдержав болтовни, спросил, какая, по нашему мнению, наследственность у него, нашего руководителя лаборатории и кандидата архитектуры? Мы стали гадать: «Вы из семьи архитекторов. Нет, врачей. Да нет же, из горных инженеров, что всего вероятнее». Тогда он сказал: