Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1. Игал Халфин
«установка» представлялась Тарасову некоторым набором идеологем, который направлялся в нижестоящие структуры для «развития» в правильном ключе.
Во время политических дискуссий и брожений, которые буквально разрывали партию изнутри после смерти Ленина, появлялось все больше разных групп и группировок, оформленных и неоформленных, организованных, целенаправленных и стихийных. Более того, каждая из этих групп претендовала на правильную трактовку той или иной ленинской установки. Редок был коммунист, который рассматривал бы себя как что-то отдельное от партии, как «оппозицию» ей. В результате партия была схожа уже не с человеком, который смотрит в зеркало на свое кривое отражение (оппозицию, искажающую ее принципы и идеалы), а с человеком, который оказался в зеркальном лабиринте. Этот лабиринт напоминает современную «комнату страха», посетитель которой находится в комнате с зеркальными стенами и потолком, что может вызвать у него легкое головокружение. При этом каждое из зеркал отражало идеалы и принципы партии, отсылало к ним и претендовало на аутентичность. Ничего удивительного, что у партии, как и у человека в зеркальном лабиринте, началась паника, в основе которой был страх потери собственной идентичности. Отсюда рост мелочной подозрительности и умножение доносов, которые все чаще основывались на мании обнаружения заговора и измены.
Еще 14 июня 1926 года Троцкий говорил на заседании Политбюро: «Когда морально-политическая спайка уходит куда-то под спуд, когда никто не смеет голосовать „против“, когда все голосования всегда проходят единогласно на 100%, разве это не является архитревожным признаком? Не может быть, чтобы в партии, которая включает в себя миллион членов разного социального происхождения, разного стажа, разных условий жизни, не было бы по тем или другим вопросам согласных или несогласных»295. И на этом заседании, и, повторяясь затем на заседании Политбюро 8 сентября 1927 года, Сталин опровергал вождя оппозиции: «Если хотят превратить партию в дискуссионный клуб, то мы не можем на это пойти, ибо наша партия есть боевая партия революционной борьбы, а не кружок дискуссантов»296.
Снова поднимался вопрос о целостности партии и о ее соотношении с отдельным партийцем как частью. Авторитет партии для коммуниста был бесспорен: она претендовала на некую тотальность в его сознании. Большевик отождествлял себя с партией – иногда до полного отвержения собственной индивидуальности («я как винтик», – говорил Беленький во время беседы с ЦКК), и поэтому передавал себя полностью в распоряжение партии. Это «растворение» собственной субъектности во многом дало о себе знать, когда еще только возникали оппозиционные брожения. Оппозиционеры полностью доверяли партии, вообще не мыслили себя отдельно от нее. Но что еще важнее – точно так же смотрели на оппозиционеров те, кто принадлежал к большинству. Для них оппозиционеры тоже были продолжением партии, но больной ее частью – чем-то вроде инфекции или опухоли, от которой
Стенограммы заседаний Политбюро ЦК РКП(б)–ВКП(б), 1923–1938 гг.: В 3 т. Т. 2. М.: РОССПЭН, 2007. С. 89–90.
Там же. С. 569, 596.