Три женщины. Ирина Юркина
переплетая ветки, так как боялись и зверей, и людей – страшно было в лесу ночью. Так бежали мы два дня, на третий я выбился из сил. Не было воды. Соня была крепче меня, я жалел её, думал: «Умру здесь без воды, а она останется одна в лесу». Упал я без сил и сказал: «Соня, прости меня, вернись в аул, если сможешь. Я виноват перед тобой, не сказал всего. У меня дома жена есть, дочка, я к ним хотел, они богом даны мне».
Она сидела возле меня, вся дрожала, дышала тяжело, и слёзы бежали по щекам – горько мне было смотреть на неё. А потом тихо говорит: «Вернуться мне нельзя – убьют. Возьми меня с собой, не бросай здесь – звери съедят. Я твоей жене служанкой буду, твою дочь растить буду, а на тебя только смотреть – больше мне ничего не надо!». Заглянула мне в глаза и добавила: «Ты лежи, я пойду – родник поищу, воды тебе принесу», – и ушла.
Взошло солнце, и я уже ничего не помнил. Без сознательно раскинул руки, и они ударились о ствол бодяка (у нас их зовут ещё чертополох); из пазух листьев его мне на лицо и руки брызнула вода, собравшаяся от утренней росы. Я очнулся, подполз к листьям и стал жадно пить из них воду. Напился вдоволь – вся поляна была в бодяке.
Не раз я сказал спасибо тому бодяку! Как я был благодарен этой колючке, спасшей меня от смерти. Тут в горах большие заросли его. Цветы его душистые – отец мой во время цветения этого чертополоха выносил дуплянки с пчёлами на взятки, и мёд с него был очень душистый и целебный, как липовый (Моя бабушка Катя отвлекалась тут от рассказа и добавляла: «Було, намажешь тряпку, приложишь на яку-нибудь ранку, и престане болить и не загнывается». Е.М. Иваненко).
Оклемавшись немного вспомнил, что Сони долго нет. Подумал – надо её напоить. Встал, пошёл по следу искать. Звать громко не стал – боялся погони. Иду по примятой траве, немного прошёл, смотрю – к её следу примыкает другой след. Я уже бегу по этим следам.
Выбежал на поляну, залитую солнцем. Вдруг, слышу тяжкие стоны Сони. Думаю: «Погоня! Догнали! Пропали мы!». Хочу увидеть кто они, хочу спасти Соню.
Добежал я к обрыву и вижу: на большой ровной плите под горой, лежит моя Соня, обвитая жёлтой лентой, и уже не стонет – замолчала, не шевелится. А вокруг всего её тела извивается жёлтая лента – это был огромный желтобрюх (кавказский удав), он задушил Соню. Я в ужасе замер, горло пересохло, не двинусь с места. У нас солдаты говорили, что желтобрюха и ядро из пушки не убивает, у меня же в руках ничего не было.
Сколько я стоял не помню. Соня не шевелилась, и только удав извивался вокруг неё. Бросился я бежать и к вечеру добежал до нашей заставы.
Положили меня в лазарет. Я всё время говорил окружающим о Соне, как она погибла у меня на глазах за свою любовь ко мне. Солдаты в лазарете уговаривали: «Ты забудь её, не вспоминай, не говори о ней!». И начальство тоже советовало, а я всё не мог забыть.
За бегство из плена отпустили меня домой. Рассказал я дома жене всё, она поплакала вместе со мной о Соне, моей спасительнице, а за мою любовь к басурманке простила – считала, что это «бесовское наваждение».
«А я, дитки мои, – говаривал дед, – и сейчас вижу эту Соню, как живую. Закрою глаза,