Мое собачье дело. Алексей Чеслов
театральная постановка, написанная плохим драматургом, в исполнении никудышных актеров за каким-то туманным стеклом. Отчасти грязным и тусклым, отчасти подернутым инеем или же дождливой капелью. И за ним двигаются фигуры. Женщины и мужчины. «Хорошо, – думалось тогда ей, – что есть только женщины и мужчины. И нет чего-нибудь третьего или четвертого. Иначе бы этот и так сумасшедший мир вовсе укатился бы в тартарары».
Она подходила ближе. Прикасалась к занавеске рукой, пробовала ее на ощупь, всматривалась. Ей так хотелось к ним в этот взрослый мир. В театр, где все сложное – просто. Но она видела: женщины играли фальшиво, мужчины бездарно лгали. И она чувствовала эту фальшь у себя на губах. Но она, она-то станет той самой актрисой, которая не сыграет, а проживет свою взрослую жизнь. Не сыграет, а проживет настоящее чувство. Она не станет притворяться. Он конечно же будет смотреть ей в глаза. Смотреть целую вечность, боясь хоть на секунду моргнуть. Чтобы не потерять ее, чтобы быть всегда рядом.
И вот она уже почти стала той самой актрисой, оказавшись на той же самой сцене. Роль была заезженной, театр провинциальный, режиссер посредственный. И холод, какой-то холод прошелся у ее сердца. Она обернулась и увидела себя, стоящую за туманным стеклом. Себя. Разочарованную, маленькую, плачущую девочку. Она водила пальчиками по стеклу, пробовала его на вкус, всматривалась.
Неужели мать права?
Нет! Когда у меня родится дочь, а это будет только дочь, я никогда в жизни не скажу ей плохого слова. И никогда не подниму руки. И… обязательно расскажу ей о летающих от счастья и любви людях. Возможно ли летать играючи, притворяясь? Обманывать время, обманывать силы всемирного тяготения, лететь, презирая законы природы? Или все же сквозь любовь и посредством ее парить высоко. В своем небе. Своей ночью дыша, свою любовь даря миру, лелея в груди правдивое и уютное счастье, слыша стук близкого тебе сердца.
Любовь Алексеевна вернулась из мира воспоминаний на кухню питомника и услышала, что Таня что-то увлеченно рассказывает Воеводину. То ли об оборотнях в Геленджике, то ли о монстрах в Анапе, где обитали ее многочисленные родственники:
− … и тогда это запрыгнуло на багажник и начало царапать крышу. Скрежет стоял ужасающий. Гена перекрестился, наспех пристегнувшись ремнем безопасности, резко нажал педаль тормоза. Машина завизжала, и вместе с ней завизжало что-то на крыше его «Калины». Оно полетело вперед, покатившись кубарем по асфальту. В дальнем свете фар её хорошо можно было разглядеть. Она встала, покачиваясь, и аккуратно переступая, отошла на обочину. Повернулась лицом к нему и подняла голову.
− Ты правда веришь в такие истории? – усмехнулся старший кинолог.
Но Татьяна, не обращая внимания на упреки начальника, увлеченно продолжила:
− И тут мой родственник Гена направил свою «Калину» на девушку-монстра. Машина сильно ударила ее, и она кубарем улетела в канаву. Гена вновь перекрестился. Машина заглохла. Парень выругался и осторожно открыл дверь. Он вооружился массивной монтировкой и, хлопнув исцарапанным багажником, выкрикнул в