Без вины виноватые. Сан Кипари
с включённым светом или освещаемым лишь настольной лампой. Если включить весь свет, становилось слишком светло и, почему-то, его работоспособность падала, но и быть окружённым тьмой тоже не хотелось. Во мраке за спиной начинали кружиться тёмные силуэты, и казалось, что позади него кто-то сидит и тихонько наблюдает, постукивая коготками по костлявым коленям. Обычно Винина устраивал потушенный свет над головой, но именно эта ночь оказалась не такой, как остальные. Он не мог уснуть без включённой лампы, но в то же время не мог спать со светом. Было страшно сидеть в темноте, но и при свете сидеть не комильфо. Наслаждаясь ароматом ночной улицы, он не хотел слушать ни машин, ни сов и уж тем более часов, однако и тишина его душила. В общем, он не мог определиться, что ему делать, ведь работа никак не шла.
Сев в кресло, Винин тут же встал с него, словно ошпаренный, бегло осмотрелся и вновь включил свет. Сердце бешено колотилось в живой клетке, вздрагивало от каждого шорох. Напряжённый писатель шагал по комнате, сжимая карандаш, словно нож, и постоянно косился на закрытую дверь, ведущую на кухню. Он прекрасно знал, что находится в запертой квартире совершенно один, но точно ли рядом никого нет? Может, на кухне, сложив ногу на ногу, попивала холодный чай скрюченная фигура; может, она стояла, прислонившись ухом к двери, и вслушивалась; может, их и вовсе было несколько, – Винин точно сказать не мог, а уж тем более проверить.
Он настороженно бродил по комнате до половины четвёртого. Странный страх постепенно сошёл на нет. Незримые совы улетели прочь, погрузив улицу в мёртвую тишину. Часы замедлили свой ход. Винин, осмотревшись в последний раз, ощупал своё похолодевшее лицо, сел за стол, посмотрел на стопку бумаги и сильно удивился: два листа было полностью исписано, хотя он прекрасно помнил, что даже не притрагивался к ним! Решившись прочесть неизвестно откуда взявшийся текст, он с каждой строкой всё сильнее изумлялся: слов на одном листе он разобрать не смог, а на втором красовался отрывок из предстоящей книги:
«…и, рассмеявшись так громко, что перекрыл своим смехом шум ливня, Мигель топнул ногой, – лужа под подошвой кристальными каплями разлетелась в стороны. Одержимый, он в два шага преодолел лестницу, взобрался на расколотую платформу, омытую дождевой водой, развёл руки, поднял искажённое восторгом бледное лицо к мрачным небесам и затанцевал. Его движения были «рваными», резкими, спина неестественно выгибалась, скрежетали кости.
«Одержимый! Сумасшедший!» – скажет кто-то, но так и есть! Танцевал вовсе не Мигель, – то был зверь, вырвавшийся из глубины души и завладевший холодным «неживым» телом».
Винин ещё несколько раз перечитывал написанное, но тщетно, – ему никак не удавалось понять, когда он успел исписать два листа. Оставив их, он вдруг ослаб и сгорбился от внутренней тяжести; на сердце стало как-то гадко и отвратно, а на языке почувствовался привкус едкой горечи. Через миг отвращение сменилось на зияющую пустоту и вновь навязчивое чувство глубокой вины посетило его в обличии «зверя», перемешивая слаженный порядок мыслей и свергая адекватность.
Со стороны захохотал