Я выбегаю в пять тридцать: история о том, как с помощью бега пережить потери, найти опору в себе и стать мамой. Мари Кара
день!
Семь месяцев
Пять тридцать утра – самое безопасное время. Встретить кого-то в такой час даже в самом центре города – большая редкость, но мне часто везет на случайности и совпадения. Выбегаю из двора и сразу вижу ее: в вязаной жилетке семенит мне навстречу. Ну вот откуда? Первые автобусы только выехали с окраин, всех сменщиков ближайших аптек и круглосуточных магазинов я знаю в лицо. Свернуть или забить? Поздно. Жилетка уже замерла, как фонарный столб, и пытается разглядеть, что там у меня между топом и шортами.
Прикрыться мне нечем, поэтому остается лишь продолжать бежать и перебирать в голове, какую фразу услышу в свой адрес: «Господи ты боже мой», «Идиотка»? Жилетка не отрывает глаз от моего семимесячного блестящего от масла против растяжек живота (обычно он не такой большой, но вчера на ночь я ела яблоки), наконец, дожидается максимального сближения и прямо как «родная» почти с заботой тянет: «Ты ж его убьешь так, дура». Не угадала.
Чувствую, как учащается сердцебиение. Успокойся, это потому, что она ничего про тебя не знает. Вдох на три шага, выдох на три. Держи пульс в пределах ста сорока пяти. Надо просыпаться еще раньше, чтоб не натыкаться на таких вот. Да и вообще, скоро вы меня тут не увидите!
Я живу в центре, поэтому каждое утро выхожу на пробежку в самом сердце города-миллионника. В такую рань он встречает меня угрюмым дворником, первыми такси и запахом рассвета. У каждого утра он свой: иногда влажный и прибитый пылью, порой медово-вишневый – если свернуть в частный сектор. Но всегда без духо́в, сигаретного дыма и чужих проблем. Он только мой, и я первая наполняю его собой: как захотела, так и будет.
Бегу вдоль цепочки ларьков уличной еды: гамбургер в круглой булке с сочным жирным грилем окорока, шаурма с подсушенной рубленой говядиной, мягкий чебурек с хрустящими краями, по которым, когда кусаешь, на салфетку капает –нет, не масло, а сок, пропитывая воздух ароматом фарша и свежемолотого перца. Как же хочется есть! В течение дня здесь аншлаг, ночью – легкое движение, но вот к рассвету, в мое время, почти пусто: уставшие за сутки пара охранников и поваров кучкуются у фонарей и тихо ждут очереди сдать дежурство. Раньше они свистели и бросали мне вслед пошлые «кс-кс-кс», но со временем привыкли, а последние несколько месяцев и вовсе стали награждать «добрым утром».
Пересекаю сквер и оказываюсь на стадионе, где я бегаю уже четвертый год почти каждое утро. Останавливаюсь и изучаю контингент. Ранним утром на стадионе всегда есть дисциплинированные и залетные. Первые знают друг друга хоть не по именам, но в лицо точно – своеобразный костяк режима и местности. Вторые приходят на разведку себя и территории, занимаются от силы три раза, а потом сливаются либо тренироваться в другое место, либо на диван.
– Привет, мамуля! – слышу за спиной голос трухлявого Виктора Марковича или Марка Викторовича, боже, как там его, ай, ладно, Игги Попа. Я так прозвала его за внешнее сходство. Дейл Карнеги писал, что надо повторять про себя имя человека после знакомства, чтобы его запомнить, а я все время забываю это делать. В итоге годами здороваюсь и не помню кем.
– Доброе, – отвечаю с улыбкой, не оглядываясь.
– Ты все еще не одна? – подходит сзади почти впритык.
– А вы не теряете надежды? – поворачиваюсь и выпячиваю живот.
– Ой-ой-ой. Хорошего дня, – размахивая руками, прощается он и идет на следующий круг. Но через секунду оборачивается, снимает майку и машет ею, оставаясь в одних шортах и обнажая худой доисторический торс. Шалун.
Подмечаю Боксера. Мы киваем друг другу и возвращаемся к спортивной рутине.
Иногда я бегаю перед сном и брюзжу, насколько стадион вечерний отличается от моего утреннего. Дети катаются на великах и роликах, по периметру семенят какие-то люди с бутылками в руках, тренеры с блокнотами колдуют над попами девчонок, обтянутых лосинами в рубчик. Похвально, конечно, но для меня слишком. Слишком много людей. Кто рано встает, тот получает свободную дорожку и фото без посторонних.
Ставлю телефон на скамью, включаю на нем камеру с таймером. Десять, девять – становлюсь перед экраном и делаю несколько шагов назад, чтобы было видно и голову, и ноги. Шесть, пять – на пару метров двигаюсь в бок. Три, два – начинаю бежать. Один, щелчок – пробегаю как раз попадая в кадр. Возвращаюсь к телефону, выбираю лучшее фото, где четко видно мой беременный живот, и выкладываю его в интернет с подписью:
«И так тоже можно».
Наушники – в уши, телефон – в руки, часы снимаю с паузы и бегу, но не по размеченной асфальтовой дорожке на стадионе, а вдоль забора, и через минуту проскальзываю в еле заметный ход в кирпичной стене.
«Тебе здесь нравится так же, как и мне?» – обращаюсь я к животу и впускаю в грудь чистейший воздух, хотя в трехстах метрах находится самое загруженное транспортное кольцо города. Худые акации, густо обнимающие своей зеленью узенькие тротуары, укрывают это место от шума, солнца и любых признаков цивилизации. Это не ботанический сад, не лес, не частная территория. Это – старое кладбище.
Кому-то может показаться, что это странным, но, камон, мы все бегаем на чьих-то