Куда приводят сундуки. Вера Мельникова
быть, – продолжала вкрадчивым тоном Надежда Платоновна, – Вы согласитесь разместить у себя перед домом владельцев мебели и гостей на Вашей удобной лужайке?
– Я понял, понял… Я подумаю на досуге… Только, подождите, почему Вы сказали про выставку-продажу? Последнее слово меня смущает. Мы же продавать не имеем право, согласно Уставу.
– Совершенно верно! Это такой рекламный трюк – для привлечения публики, не более того! В наш век всё покупается, к сожалению, и всё продаётся… Значит, помните, Вы должны выбрать по Вашей личной описи два-три предмета мебели, которые хотите демонстрировать и придайте им товарный вид: чтобы никаких паутин и прилипших свечных огарков я не наблюдала. Ну и бирки должны быть обязательно, образец я Вам оставляю.
Каренина порылась в ридикюле и вытащила оттуда несколько маленьких серых картонок: «Самовар тульский, медь, мастерские Ивана Михайлова 1839 год», «Чашка фарфоровая с надглазурной росписью, фабрика Попова, город Дмитров, конец 19 века», «Сервиз трактирный, фабрика Вавилы Сабанина, сельцо Власово Покровского уезда, первая четверть 19 века».
Лев Георгиевич не стал спрашивать у гостьи о судьбе этих бирок: он боялся затянуть незапланированный визит уважаемой Надежды Платоновны.
Каренина положила на стол и копию описи всей старинной мебели в доме Льва Георгиевича. Общество раз в пять лет обходило все дачи и с разрешения хозяев делало фотографии, замеры и зарисовки всех довоенных и дореволюционных комодов, буфетов, этажерок. Потом эти фоторепортажи вывешивали на стендах местной библиотеки.
Среди заядлых дачников, большая часть из которых жила в Салтыковке уже постоянно (собственно, и Лев Георгиевич был в их дружном числе), не было ни одного человека, кто пытался избавиться от бабушкиных деревяшек – все поголовно были фанатами старинных интерьеров. Никто никогда ничего не продавал. В крайних случаях предпочитали обмен друг с другом. И, конечно, все радовались, если по счастливой случайности удавалось пополнить эту общую гигантскую коллекцию (из московских квартир иногда приез-жали «лишние» венские стулья, из Владимира – патефоны, из Орехова-Зуева – большие мутные зеркала в резных деревенских рамах местных кустарей).
Надежда Платоновна ушла за полночь. Просила не провожать. С порога напомнила, когда готовить телегу, а когда – сани. «И чтобы никаких свечных огарков!».
Ирина долго не могла успокоиться после ухода гостьи, настаивая на теории всеобщего весеннего обострения.
– Пап, но она же с тобой как с мальчишкой! А ты сидишь и не сопротивляешься! Неужели нельзя отказаться от участия в этом Обществе? Ты же теряешь своё время. Это же посягательство на твою частную жизнь со стороны этой вонючей старухи. Я не понимаю, почему она распоряжается твоей собственностью?
– Дочь, успокойся, во-первых, она не вонючая и ничего плохого лично мне не сделала, а во-вторых, к сожалению, меня обязывает мой