Грешник. Сьерра Симоне
большой неохотой отпускаю ее руку и делаю шаг назад.
– Мэри, было приятно познакомиться.
На ее лице мелькают противоречивые чувства, когда она произносит:
– Мне тоже было приятно с тобой познакомиться, Шон.
Поворачиваюсь, чувствуя, как что-то сжимается у меня в груди, как будто наши тела соединены невидимыми нитями, умоляя меня вернуться назад, но мои разум и сердце уже на пути в больницу, в отделение неотложной помощи, которое я слишком хорошо знаю.
– Что бы там ни было, – кричит мне вдогонку Мэри, – я буду молиться за тебя.
Оглядываюсь через плечо – она одна на танцполе в окружении городских огней, окутанная шелком, а на ее лице интригующее сочетание мудрости и молодости, уверенности и уязвимости. Запоминаю каждую ее черточку и изгиб, а потом говорю:
– Спасибо. – И оставляю ее наедине со сверкающими огнями и неугомонными цикадами.
Уходя, не говорю того, что на самом деле хочу сказать, но думаю об этом всю дорогу до парковки и с горечью повторяю про себя эти слова, пока мчусь в больницу:
«Не утруждай себя этой хренью с молитвами, Мэри. Они все равно не помогают».
II
Раньше я верил в Бога, как и в рак. То есть я знал, что теоретически и то, и другое существовало, но эти понятия касались других людей и лично к жизни Шона Белла не имели никакого отношения.
Затем, подобно разбушевавшемуся урагану, рак налетел на мою семью, сметая и ломая все на своем пути. Из теории он превратился в ужасную реальность, более мстительную и вездесущую, чем любое божество, и наша жизнь приспособилась к его ритуалам, к причастиям леденцами с морфием и противорвотными препаратами, к аппаратам для ингаляционного наркоза и дневным телепрограммам.
Мы стали прихожанами церкви рака, и я был таким же ревностным, как и любой новообращенный, не пропускал ни одного приема врача, собирал информацию о каждом новом исследовании в данной области, использовал все свои связи в этом городе, чтобы обеспечить свою мать всем самым лучшим.
Так что, да. Теперь я верю в рак.
Но мне уже слишком поздно верить в Бога.
Заезжаю на крытую стоянку больницы, паркую «ауди», а затем бегу через двери отделения неотложной помощи, не обращая внимания на взгляды, которые бросают на меня в смокинге. Направляюсь прямо к стойке регистрации приемного отделения и понимаю – мне везет как утопленнику, потому что там сидит медсестра, с которой я трахнулся несколько недель назад во время последнего пребывания мамы в больнице. Маккензи, или Макайла, или Маккенна, или что-то в этом роде. Когда она замечает меня, ее губы кривятся в горькой усмешке, и я чувствую, что у меня неприятности.
– Неужто сам Шон Белл пожаловал, – говорит она, поднимая голову и прищуриваясь. Я так рад, что между нами стеклянный барьер, иначе, думаю, мне грозила бы реальная травма. Для меня эта интрижка была своего рода разрядкой, в которой я отчаянно нуждался во время долгих часов, проведенных в зале ожидания, кратковременным отвлечением с красивым доступным телом. Но после того, как