Просто это сложно. Ина Тундра
страшная тема, в нее нельзя лезть с готовыми убеждениями кто плохой, кто хороший, кто виноват, кто жертва. Нет правых и виноватых, есть только боль, слезы, горечь, отвращение, и желание, чтобы этого никогда не было и ни с кем никогда не случалось.
Я не жалею, что у меня был такой опыт. Не жалею, что жизнь сложилась именно так, что он был.
Он просто был – много забрал и много дал – страшный и горький опыт жесткой героиновой наркомании. Теперь есть еще и всегда дающее мне силу осознание того, что я его прошла.
Но это сейчас, а тогда, в начале – в мои 17–18 лет, все было радостно, легко и непринужденно.
Вечные друзья с постоянным желанием поделиться с тобой разнообразными видами наркотиков, клубы, тусовки, вечеринки, отходняки, героин, сон, завтрак, прогулка, созвон, друзья и снова пати.
Мы торчали мы на всем подряд, но как-то все чаще и чаще именно Медленный становился нашим другом. Я только нюхала, и героиновые приходы меня радовали, а еле проявляющаяся ломка списывалась на осень, простуды и развеивалась теми приятными ощущениями, которые может дать телу магический серый порошок.
Не хочу я в это лезть. Нехочу. Все давно забыто, отпущено, безвозвратно ушло, и уже давным-давно новая и совсем уже другая жизнь.
Каждый нырок в память о том времени – и подступает тошнота.
Память не пускает.
Отказывается, блокирует, жмет мозгом на все тормоза и выдает, после долгих усилий, по крупицам клочки воспоминаний.
Да и убила я, конечно, свою память героином серьезно.
Почему-то с героином у меня связаны осень, зима, чуть-чуть лета, причем именно того лета, когда случился кризис 98-го года, очень хорошо помню этот момент, как мы шли с с другом Колей, большим добрым и толстым сыном обеспеченных родителей, обсуждая разницу в действии героина и метадона, шли от моего дома к обменнику, где нас ждал неприятный сюр- приз, лета, когда уже мы хорошо знали, что такое ломка, но все еще не верили, что мы уже героиновые наркоманы.
И нет ни одного воспоминания весны.
Не помню, когда я перестала тусоваться, зато помню, как я ползала, убитая в слюни, на коленях в луже около закрытого клуба «Третий путь», ища линзу, вывалившуюся из глаза из- за постоянного почесывания лица.
Помню это понимание во взгляде при встрече в клубах с таким же маленьким, с точку зрачком, и почесывающимся человеком.
Помню много смертей.
Сначала редких и проскальзывающих незаметно, слухами и удивлением, потом частых и понятных. Кто-то передознулся, кто-то вколол муку или стиральный порошок – чем только не бодяжили – кто-то просто и банально повесился, не выдержав ломок.
Помню разбившихся насмерть друзей, обдолбанных и заснувших за рулем, один из них был моей любовью недолгое время, и смерть его стала новым поводом увеличить дозу и перейти на шприц.
Помню почему-то очень хорошо, как недолгое время жила дома у родителей и каждый вечер раскладывала на компьютере пасьянс, загадывая, что если сойдется – значит