Собрание произведений. Т. II. Проза. Анри Волохонский
Все же рядом со мной оказался кто-то, кто проговорил тихо:
– Зауряднейшая история.
– О чем вы?
– Как о чем? Вас ничего не удивляет?
– Немного странно, конечно, но что такого?
– Вот видите, ничего такого, а странно.
– Так это всегда так, – сказал я, теряя нить мысли.
– Вот я и говорю: история зауряднейшая, – вернулся на круги своя невольный мой сосед.
– История – верно – незамысловатая, но нечто странное в ней есть, – отозвался я, вынырнув на поверхность.
– Конечно, иначе какой смысл акцентировать ее обыкновенность?
– Вот вы и объясните тогда, почему вы именно так и поступаете, – продолжал я с захваченного плацдарма, но вместо ответа услышал фамилию собеседника:
– Ведекин.
Фамилия была чья-то знакомая, интеллигентная, из литературоведческих кругов, с репутацией лица хоть и служащего, но порядочного. Конечно, такой разговор велся больше для проверки надежности, но и с содержательной стороны в нем был интерес.
– Послушайте, Ведекин, я согласен с вами. Мне понятно, что смерть для вас, человека мыслящего, – явление заурядное, оттого и похороны видятся вам в обычном свете. Но вряд ли бы стали вы затевать спор, если бы это было все, что вы хотите сказать.
– Вы – насмешник, – заявил Ведекин. – Очень невежливо, по-моему, вместо того, чтобы отвечать собеседнику, выяснять причины, заставляющие его говорить то или это. Конечно, меня интересует не мое, а ваше мнение. Я и сам знаю, что тут что-то не то. Но что? Ведь событие – проще пареной репы. Ну, умер. Умер – и все. Он умер – мы хороним. Что такого?
Роман Владимирович при жизни хотя и входил в областную номенклатуру, но из общей массы не выделялся, оставался редко выше чем в третьем звене. Делали его и секретарем, но ненадолго. Переходил из сектора в сектор, повсюду спокойно преуспевая. Жену – уже вдову – имел тихую. За границей тоже бывал дважды: в прибалтийских странах. Одевался как все, а галстук носил непонятного цвета с широким узлом. Подпись у Романа Владимировича была, конечно, характерная: большое, крупное «Р», а за ним сразу – второе «Р» от фамилии, а потом все уменьшающиеся буквочки вплоть до последнего маленького, как насекомое, «в», от которого немного неестественно шел вниз налево хвост до самого первоначального «Р». Рост у него был средний, пищу любил, чтобы было поесть, пил, как другие, толку особого не разбирая. Дочь тоже была у него. Две девочки. Все три замужние: семья, хоть и небольшая, понемногу росла. Лишнего Рыжов никогда не говорил, а волновался редко. Почти никогда. С тем и умер. И это был он же – тот, кто сейчас лежал там, впереди. И его именно прекращение жизни было тем событием, о которое днесь оттачивали скальпели непочтительного остроумия мы с Ведекиным. Была моя очередь:
– Итак, вы хотите сказать, что за видимой заурядностью нашего героя скрывается глубокий смысл?
– Звонкая пышность, – откликнулся филолог.
– Перестаньте,