Памятная фантазия. Сборник рассказов. Ибратжон Хатамович Алиев
за её безопасность, руководящий целым рядом проектов, для своего отца всегда оставался его маленьким дивным творением, его сыном. Постепенно колыбельная переходила в тихие звуки, которые по истечению времени всё больше стихали. Старец уже закрыл глаза и сам постепенно погружался в глубокий сон, прерывисто дыша, но всё ещё чувствуя мирное, сонное дыхание сына и с этими ощущениями, слушая шелест листьев и сказочный белый шум он засыпал. Он погружался в мир, где он молод и силён, где все его идеи реализуются невероятно быстро, где он столько не мучился, где его родные живы, где он счастлив, невероятно счастлив. Так он засыпал, не желая просыпаться, уходя в дивный, чудный сон, где был он, его близкие, его любимые и конечно же его дорогие дети, среди коих был и этот чудный щенок. Профессор уходил в сон, сон которые он так любил и куда хотел уйти, в тот самый Вечный сон…
Боги мои…
…Никто из людей не мог потребовать у него отчёта в его действиях! Бог, если он верил в него, совесть, если он ещё не потерял её, были его единственными судьями…
Бесконечная огромная чаща простиралась на сотни километров в это ночное время, когда огромный Лунный диск был так близко во время этого безмятежного совиного полёта на столь большой высоте. Листья мирно шелестели, где-то тихо спал ручеёк, где-то бродили ночные жители в поисках своей добычи, блистая своими зрачками. Но их не было заметно или слышно, отнюдь, казалось, что весь мир замер в этот миг, в это мгновенье, так сильно напоминающее остановленное мгновенье Евтушенко, в этих глубинах природы, в дали от цивилизации, чисто поэтическом моменте, словно место покоя Мастера и Фауста. Может быть, именно это придавало этому месту такую прекрасную силу, угодную для чудных и глубоких размышлений?
Высокая конструкция, огромная металлическая махина передвигалась в этой чаще, не обращая внимания на различные неровности дорог, сама прокладывая себе дорогу, но делая это почти что беззвучно, даже несмотря на то количество конструкций, которые были заключены в этот титанической массе. Машинист смотрел в эту даль и также был погружён в свои размышления, может быть даже отчасти наслаждаясь этим однообразием и образом ночной Фебы перед собой.
К этому же это было свойственно этому пушистому машинисту, вид коего мог быть совсем нестандартным для достопочтенного читателя, ничуть не отрицая невероятно добрый его вид, хоть и переживший очень даже многое. Коридоры, которые шли за этой кабиной были погружены в глубокий мрак, ибо пассажиры этого мирно не едущего, а скорее даже парящего на такой скорости поезда были погружены в сон. Но одному пассажиру никак приходил покой, не закрывались глаза, и он продолжал находиться в своей комнате, погружённый в глубокие думы.
Он смог достигнуть не малого, пережить через очень даже многое, являясь буквально владельцем этого гиганта, это прекрасное существо с большими красивыми глазами, востро стоящими ушами,