Не ведомы пути богов. Таня Листова

       Енька лежал на постели, безучастно разглядывая потолок. Не было желания ни двигаться, ни шевелиться, ни тем более вставать или еще что-то делать. Тело мокрое и липкое от пота. Лоб горячий, знобило, хоть и минула неделя.

         'Тело будет перестраиваться еще с месяц…'

         Ублюдки.

         В комнате ничего не изменилось. Та же постель, сундук, стол. Дверь. Зеркало. Завешанное покрывалом.

         И все изменилось бесповоротно.

         Три раза в сутки приносили еду. Солдат осторожно стучался и тихо сгружал на стол, сокрушенно поглядывая – снова ничего не ела. Сразила хворь, будь она неладна…

         В крепости о Еньке ходили легенды. Одна другой диче. По одной версии Енька – бастард. Незаконнорожденная дева сызмальства скрывалась, воспитывая себя в духе воина, не страшась ни крови, ни драк, чтобы отомстить отцу. По другой – дочь кого-то из знатных. Удрала из поместья, чтобы доказать всему роду, что девушки способны на честь и право ничуть не меньше братьев.

         Абсурд.

         Об этом рассказал Уалл. Ассаец все-таки выкарабкался. И через неделю приполз, с трудом переставляя непослушные ноги, на грубых костылях:

      – Держи! – аккуратно опустил на постель ножны. – И не теряй больше.

         Нашли ребята. Вернули.

         Зачем?

         Разве бабам нужны мечи?

         Помолчали. Старый друг не спрашивал. Да и зачем? Не раз видел Еньку раздетым – одной кадкой в омывальне пользовались. И ведающий горский народ наверняка в курсе про раширскую магию, да и… кто не слышал о талантах верховных магистров королевы? Два плюс два сложить несложно.

      – Что думаешь делать?

         Енька только отрицательно покачал головой.

         Он изменился. Заметно. Плечи и спина сузились, талия сместилась и… тонкая, как прутик, таз выгнулся, бедра чуть расширились и обрисовались изгибом… шея теперь длинная и худая, и даже лицо… ярче, мягче, и глаза больше. Волосы растут как дикие и уже достигли плеч. Голос сломался, перейдя в какой-то мягко-бархатный тембр…

         Не спутаешь.

         А то, что теперь в паху, – окончательно низвергло в другую половину людей.

         Специально завесил зеркало.

         Еще недавно мечтал вернуться домой, увидеть сестру. А затем поступать в школу мечников…

         Дом теперь заказан. Братья животы надорвут от смеха. Все в Городее будут ржать, как табун лошадей, со свистом и улюлюканьем. Если не хуже. Народ на севере суровый.

         Умер. Для всех.

      – Соберись, – неожиданно разозлился Уалл. – Распустил сопли, как баба.

      – Что? – не сразу услышал Енька.

      – Ноешь, будто жизнь закончилась, – скривился ассаец, – слезами всю подушку залил.

      – Я и есть баба! – рявкнул Енька, опешивший от неожиданности, и со злостью задрал рубаху, выставив на обозрение два уже хорошо видимых, бесстыдно выпирающих холмика. – У тебя есть такие?

         Уалл поморщился и отвернулся.

      – А знаешь, зачем они? – все больше распалялся Енька. – Знаешь?