Возвращение жизни. Николай Иванович Голобоков
ни о чем, просто стоял и не хотел никуда двигаться. Включил фары-глаза и смотрел, будто свет помогал узнать, где живет это, – ундина. Вот тебе и предвосхищение жизни, – жить этим, что пережил и почувствовал сейчас…
– Эй, водитель! Ну, мать твою, почти шёпотом пропел проснувшийся на заднем сидении маэстро-гончар. Заводи свой керогаз, прокричал мужик. Конечно, он не рыдал от разлуки, но глаза на всякий случай протер. Покосился налево направо и увидел боковым зрением фибулу погребальную из Херсонеса. Ясно усмотрел и то, что гончар её порядочно деформировал. А его взгляд блуждал, душа рыдала и всхлипывала. Сжал челюсти, скрипнув зубами, как сорвавшийся домкрат из – под колеса Белаза и, газанул до отказа. Его верный кормилец автобус, рванул как бешеный бык, которому воткнули в его холку копья и ножи, а перед носом размахивают какой-то красной тряпкой…
Взгляд, опыт взяли своё. Люди. Полный автобус. Отвёл свои глазки, взгляд оттуда. Улыбнулся.
И.
И, снова пошёл писать по виражам и серпантинам.
Он вёз её.
Они были рядом.
Она была в его сердце.
Ореол, её дух, нежный и светлый… Гладили его душу.
Теперь он боялся расплескать Амфору, её содержимое, и жаль было тех сидящих стар… Стар – пёров…
Да Бог с ними.
Они, все, ещё доолго, будут жить этим.
Жить этим днём.
Этой поездкой.
Этим эхом весны.
А неравнодушный автобус катил вдаль к древнему городу, ушёл по виражам и серпантинам горного Крыма, выписывал движениями своих ржавых боков, такоое, такие пируэты, как пишут и рисуют своей талией и тем, что пониже талии, красавицы на конкурсе мисс Вселенная.
Двоечник. Второгодник. Маяк.
Лето приближалось семимильными шагами. И уж совсем не верилось, что оно, лето вообще когда-нибудь наступит. Мрачные тучи кутали, кутали Солнышко, прятали его, в свои лохматые, мокрые лапы, – от тех, кто ждал его тёплых лучей…
Так и уходили дни за днями, но и весны, и, конечно же, лета так и не дождались. Да и какое тепло, когда от северной столицы, несколько часов, по прямой петровской железке. Вперёд и вперёд в солнечную Лапландию сто шестьдесят километров, поближе к полюсу холода и айсбергов.
Двоечник сидел и таращился, в этот дурацкий теле – еле, и ни о чём не хотел думать. Билеты на юг, к Чёрному морю уже спрятаны в дальний угол их жилища. И, уже казалось никто и ни что не смог бы помешать, им видеть себя беззаботными счастливчиками, которые лежат, валяются на берегу солнечного, тёплого моря и сами себе поют я дома, дома, дома.
Семь лет прошло – пролетело такой жизни, в этом воплощении, таком сыром, холодном, болотном краю, и уже не верилось, что это последние деньки. Радостно и печально было расставаться со своими работами. Музей лицея, где он преподавал, остались, – его живопись, графика, фонтаны, настенная роспись. В Финляндии часто тоже работал у русского керамиста, и, вообще предлагали остаться. Но привезти из России все свои живописные полотна. Музей, мой, будет, рядом работы Рериха…
Контейнеры со скарбом – добром