Крупицы. Игорь Заманский
столкновение зелёной растительности, быструю суету мелких рыбок, блестящих серебром. На это можно было смотреть без устали, как на огонь костра или бегущие по синему небосклону облака.
Отдохнув на мосту, я поднимался на пригорок, где за невысоким штакетником стоял достаточно большой по тогдашним меркам деревянный дом с полукруглой верандой. Это был дом Пришвина. В те времена в нём не было ещё музея, лишь по вторникам и четвергам, если мне не изменяет память, он принимал посетителей. Я же совершал свои прогулки по выходным дням. Поднявшись к дому, я садился на лавочку возле калитки и отдыхал. Доставал свои бутерброды, яблоко и перекусывал. Так было из года в год. Но однажды из дома вышла пожилая женщина, которая подошла к калитке и, поздоровавшись со мной, сказала:
– Молодой человек, мне кажется, что я вас вижу здесь не впервые. Но в выходные наш дом закрыт для посещений.
– Знаю, – отвечал я, – но мне нравятся эти места. И поэтому каждую осень бываю здесь. Жаль, конечно, что дом-музей Пришвина работает так неудобно. Ведь в будние дни большинство людей работают и не могут приехать сюда.
– Я надеюсь, что скоро нам удастся сделать из этого дома полноценный музей Михаила Михайловича, и тогда он будет открыт для посещений и по выходным дням. А вы любите Пришвина? – Спросила Валерия Дмитриевна, а это была она, вдова великого русского писателя, больше известного, к сожалению, как детского.
– Вы знаете, – честно признался я, – в школе нам так подавали Пришвина и Маяковского, что полюбить их было невозможно. Маяковского я по-настоящему узнал только в армии, где нашёлся человек, влюблённый в его поэзию, и который открыл мне автора коммунистических стихотворных прокламаций с совершенно другой стороны. Оказалось, что Маяковский писал стихи не только о советском паспорте, а в отношениях со своими друзьями был трогательным и легко ранимым человеком. К школьному Пришвину у меня было примерно такое же отношение, как и к школьному Маяковскому… Никакое! Я открыл его для себя гораздо позже, чем следовало, правда, сам, без посторонней помощи. Однажды я услышал, что ему принадлежат следующие слова: «Ты любишь не меня. Ты любишь человека, лучшего, чем я. Но ты люби, и я постараюсь стать им». Я был молод, влюблён, и, конечно, такие слова не могли оставить меня равнодушным. И я стал читать Пришвина. Оказалось, что он не только хорошо знает природу, но и природу человеческих отношений. С той поры Пришвин для меня, кроме того, что писатель, ещё и философ.
– Приведённые вами слова, Михаил Михайлович, написал мне – заметила Валерия Дмитриевна и пригласила меня пройти за калитку.
Валерия Дмитриевна провела меня по всему участку, показывая ту тропу, по которой М. Пришвин любил прохаживаться, обдумывая свои рассказы, пенёк, где он любил сиживать за своими записями, место, где была захоронена его любимая собака. Потом она пригласила меня в дом. Мы сидели на веранде и пили чай. Валерия Дмитриевна подарила мне две книжки М. Пришвина со своими автографами.
Впоследствии каждую осень, когда я бывал в Дунино, мы общались с ней, пили на веранде чай, вели неспешные разговоры. Так было до тех пор, пока однажды привычный ритм моих посещений не был нарушен по какой-то теперь уже неизвестной