Сжигая запреты. Елена Тодорова
неподвижность, когда хотелось вскочить и все разнести.
Это было странно. Ведь я никогда не являлся агрессивным психопатом. Сейчас же в какой-то мере сам себя боялся. Что не вытяну, сорвусь и наделаю в доме Чарушиных непоправимых вещей. Лучшим решением было бы уехать, но пока Орос находился в спальне Маринки, я не мог заставить себя двигаться.
А потом, словно долбаный мазохист, смотрел на то, как они прощаются, как этот напомаженный слизняк целует ее, как она ему улыбается… Смотрел и умирал.
Если раньше можно было ухватиться за мысль, что Маринка назло мне рисуется с Оросом, то теперь ведь не притянешь. Они меня не видели. Исключительно себе в удовольствие сосались.
И это уже был удар свыше. Молния в сотню тысяч ампер прямиком мне в голову. Небесное наказание в уплату за всю ту дичь, которую я когда-либо творил.
Не знаю, как устоял на месте. Удержать равновесие удалось сугубо физически. Если же говорить про душу, ее размазало по пыльной земной поверхности.
Вместе с болью намешало за грудиной злобы. Столько, что я сам ею едва не отравился.
– Сыграем, Марин? – повторяю жестче.
Но ответа так и не удостаиваюсь. Чарушина отшатывается и, мотнув головой, пятится к дому.
Я не могу ее отпустить.
Реагирую быстрее, чем в голове созревает какой-то четкий план: ловлю ведьму за руку, грубо дергаю обратно на себя и сам же от этого столкновения задыхаюсь. Так прилетает – зубы стискиваю, чтобы сдержать стон. И все равно сдавленно, на пониженных, но мычу.
Даже при учете того, что было, внутренние реакции организма в это мгновение становятся для меня самого неожиданными. Оказывается, разлука и невозможность быть с кем-то усиливает эмоции и чувства до запредельных, непереносимых высот.
Маринка же… Она никогда особым милосердием не страдала. И сейчас не теряется. Резко свирепеет моя кобра. Агрессивно бьет кулаками мне в грудь. Яростно отталкивается. Борется на полном серьезе, не демонстрации ради.
Изначально просто удержать ее пытаюсь, но в пылу сражения кровь вскипает. С такой силой накрывает, что в глазах темнеет. И я, словно обезумевшая зверюга, ломлюсь сквозь череду ударов, крепко прижимаю Маринку к себе и набрасываюсь на ее рот.
Контакт. Взрыв. Ударная волна стремительными потоками по телу.
Чарушина содрогается крайне ощутимо. Меня же раскидывает мелкая дробная дрожь.
– Маринка… Маринка… – рублю учащенно.
Чувствовать ее после всех мук, что пришлось пережить, ошеломительное удовольствие.
Я кусаю ее губы, потому что целовать их мне мало. Всасываю с неконтролируемыми голодными стонами нижнюю, затем верхнюю. Зализываю и, игнорируя звуки, что выдает Чаруша, врываюсь в рот, который является моим адом и раем, языком.
И тут же получаю по роже. С такой силой лупит ведьма, что у меня искры из глаз сыплются.
– Что ты, мать твою, делаешь?!
– Марина, блядь… – толкаю грубо. Втягиваю и закусываю губы. Перевожу дыхание. –