Мальчик, который рисовал тени. Ориана Рамунно
в свете фар. Собаки тоже были тут как тут. Они возбужденно визжали и взлаивали.
В решетки запертых вагонов вцепились десятки рук. Длинные, тонкие и грязные пальцы напоминали шевелящихся выползков.
– Eau! – донеслось изнутри.
На крик никто не отреагировал. Тогда тот же голос попробовал повторить по-немецки с сильным акцентом:
– Воды! Пожалуйста, воды!
Гуго сглотнул дым. Сердце неровно застучало, пропустив удар: неприятная аритмия.
Он был не из тех, кто легко поддается эмоциям. За три года сотрудничества с уголовной полицией ему случалось видеть всякое: обезображенные тела, изнасилованных и убитых женщин, задушенных или зверски кастрированных мужчин, свежие трупы и трупы разложившиеся, раздутые от газов, дерьма и червей. В первое время ему случалось блевать и видеть по ночам кошмары, какие пугают детей. Потом он привык.
«Я не склонен поддаваться эмоциям», – напомнил он себе, перекатывая в губах сигарету, чтобы табак забил едкую вонь, окутавшую станцию. Тем не менее Гуго предчувствовал, что вот-вот столкнется с тем, к чему его не готовили ни жизнь, ни Артур Небе – начальник Пятого управления РСХА. Оно уже стояло в воздухе, спрессованном, как снежок в ладони, в запахе мясной гари, волнами пробивавшемся сквозь тлевшую сигарету.
Сомнений не было. В крематориях действительно жгли мясо, как шептались в берлинских кабинетах. В коридорах Принц-Альбрехтштрассе или в новой штаб-квартире на Вердершер-Маркт говорили о Заксенхаузене и о Дахау, но ничто не могло сравниться с Аушвицем. Болтали, будто болезни и топорные методы работы «Мертвой головы» приводят к столь значительным потерям, что СС вынуждены сжигать трупы в самых современных крематориях, и густой дым затмевает солнце. Едва выпавший снег тут же покрывался тонким слоем пепла.
– Собак сюда! – рявкнул эсэсовец, просматривавший список, и Гуго вздрогнул. – Приступаем к разгрузке! Тысяча штук!
Небо над вагонами для перевозки скота сделалось мучительно-темным. Овчарки щерились и рыли лапами снег. Их клыки блестели в свете фар. Любой бы остановился, услышав утробное рычание этих псов. Затянувшись напоследок, Гуго отбросил окурок. Яркая искорка полетела в снег и погасла.
– На выход! – орал эсэсовец, колотя дубинкой по стенкам вагонов. – На выход, говнюки!
Двери одна за другой с грохотом распахивались, заглушая лай собак и крики солдат. Наружу пахнуло таким крепким смрадом, что Гуго инстинктивно отшатнулся.
– На выход! Быстро!
Словно пчелы из разбитого улья, из дико переполненных вагонов, валясь друг на друга, посыпались люди. Гуго показалось, что он угодил в один из кругов Дантова ада. Стигийское болото, если ему не изменяла память. Это там проклятые души возились в грязи, борясь и сражаясь. Некоторым не удавалось подняться на поверхность, и они, безликие, лежали на дне и пускали пузыри, баламутившие жижу.
Эсэсовцы пытались навести порядок прикладами. Внимание Гуго привлекла