Санитарный день. Екатерина Витальевна Белецкая
к работе – и практически всегда находил. Обычно это было голосовое сообщение от кого-то из семьи, часто невнятное, сделанное наскоро, наспех, небрежно; зачастую эти сообщения были словно не в фокусе, размытые, ни о чём. Но он всё равно их ждал. Находил, слушал, а потом долго сидел, пытаясь разобраться в своих чувствах, потому что едва ли ни впервые в жизни он не мог понять, что именно ощущает, слыша родные голоса, и зная, что слышать можно, а поучить ответ – увы. Тоска? Ну да, разумеется, но появилось рядом какое-то абсолютно новое, ранее незнакомое ему чувство. Словно он перешел некий неведомый водораздел, и всё то, что было им, прежним, осталось там, на другом берегу, а на этом – возникло то, что он сумел увидеть, а вот идентифицировать пока не смог. Возможно, это была настоящая обреченность, истинная, тогда как все прежние ощущения обреченности из его прошлой жизни оказались мнимыми. Потому что тогда была надежда. Всегда надежда. И всегда – приходили. И помогали. Здесь и сейчас прийти и помочь было вообще некому. Совсем. Словно мы умерли, думал порой Ит, мы ведь действительно, по сути дела, умерли, и по какому-то досадному недоразумению попали на тот свет в компании этого… даже непонятно, как его называть. Это не Берег, потому что для таких, как они, Берег всё-таки не являлся последней чертой, как для прочих, но это… перед гранью, за грань, и туда, где ты не был, думал Ит, да, тут я не был, и лучше бы я тут не был никогда. Впрочем, подобные мысли и настроения он старательно от себя гнал, потому что давно уже понял: это путь в никуда. Если постоянно занимать себя такими мыслями, можно с легкостью себя уничтожить. А нельзя. Пока нельзя. Нужно продолжать. Нужно разобраться. По крайней мере, приложить все усилия, чтобы это сделать.
***
Два дня он просидел дома безвылазно, работая с новым кластером, а на третий обнаружил, что еда, оставленная Лийгой, закончилась, а из запасов дома – оставшийся после Нового года зеленый горошек в стеклянной банке, засохший батон, и кусок замороженного мяса. Да, в холодильнике стояли какие-то Лийгины баночки, но трогать эти баночки Ит не рискнул бы под дулом пистолета: баночки были экспериментальные, с какими-то мудреными специями, и лучше к ним не прикасаться, Лийга в гневе на многое способна.
Ит переоделся, собрал волосы в хвост, взял свой рюкзак, деньги, и вышел во двор. Может, пройтись? Конечно, если сегодня и дальше работать, надо просто купить какой-то заморозки в ближайшем магазине, и этим ограничиться, но почему-то не очень хочется продолжать, к тому же погода хорошая. Прогуляюсь, решил он. Вечер теплый, народу в городе мало, почему бы и нет. Да и торопиться на самом деле некуда. И как-то слишком ловко к этому «некуда» порой пытается пристроиться страшное слово «уже». «Уже некуда». Нет, об этом лучше не думать.
У последнего подъезда, на выходе из двора, сидела на лавочке какая-то девушка – Ит обратил на неё внимание, потому что на ней была малиновая ветровка, излишне, кричаще-яркая, и ветровка эта привлекала внимание даже издали, она просвечивала через молодую листву куста сирени, под которым