Повелитель блох. Эрнст Гофман
ступил несколько шагов, как дама начала тихо стонать, а затем разразилась громкими жалобами, что она коченеет от холода. У Перегринуса кровь кипела в жилах – и потому он не заметил холода и не подумал о легком одеянии своей дамы, которая не была прикрыта даже ни шалью, ни платком, – вдруг он сообразил, как был недогадлив, и хотел закутать ее в свой плащ.
Но дама не допустила этого, простонав:
– Нет, милый мой Перегрин! это мне не поможет! Мои ноги – ах, мои ноги! я умру от этой ужасной боли.
Обессиленная, она готова была уж совсем поникнуть и только произнесла умирающим голосом:
– Понеси, понеси меня, дорогой мой друг!
И Перегринус без дальних слов схватил тут маленькую, легкую как перышко даму к себе на руки, точно ребенка, и заботливо закутал ее в свой широкий плащ. Но не прошел он и малой части пути со своей сладостной ношей, как все сильнее и сильнее стали его охватывать дикие порывы пламенной страсти. Как полупомешанный бежал он по улицам, осыпая горячими поцелуями шею и грудь прелестного существа, крепко к нему прижавшегося. Наконец точно какой-то толчок разом пробудил его от сна; он находился прямо перед какой-то дверью и, подняв глаза, узнал свой дом на Конной площади.
Только теперь сообразил он, что даже не осведомился у незнакомки, где она живет, и, собравшись с духом, спросил ее:
– Сударыня! небесное божественное создание, где вы живете?
– Ах, – возразила незнакомка, приподняв головку, – ах, милый мой Перегрин, да здесь же, здесь, в этом самом доме, я ведь твоя Алина, я ведь живу у тебя! Вели же скорее отворить дверь.
– Нет! никогда! – вскричал в ужасе Перегринус и выпустил из рук свою ношу.
– Как, – воскликнула незнакомка, – как, Перегрин, ты отталкиваешь меня, зная мою ужасную участь, зная, что я, дитя несчастия, не имею крова, что я должна жалко погибнуть, если ты не примешь меня к себе, как прежде! Но ты, может быть, и хочешь, чтобы я умерла, – так пусть это случится! Отнеси же меня хоть к фонтану, чтобы мой труп нашли не перед твоим домом, – а те каменные дельфины, возможно, будут сострадательнее тебя. Увы мне – увы мне – какой холод!
Незнакомка поникла без чувств, и тут сердечная тоска и отчаяние ледяными клещами схватили и сдавили грудь Перегрина. Дико вскричал он: «Будь что будет, я не могу иначе!», поднял безжизненную, взял ее на руки и сильно дернул за колокольчик. Быстро пронесся Перегрин мимо привратника, отворившего ему дверь, и, вместо того чтобы, по обыкновению, тихо постучаться вверху, уже на лестнице стал он взывать: «Алина – Алина – свету, свету!» – да так громко, что крики его отозвались во всех углах обширных сеней дома.
– Как? что? что такое? что это значит? – говорила старая Алина, вытаращив глаза на то, как Перегринус высвобождал бесчувственную незнакомку из плаща и с нежной заботливостью укладывал ее на софу.
– Скорее, – восклицал он, – скорее же, Алина, затопи камин – чудодейственную эссенцию сюда – чаю – пуншу! Приготовь постель!
Но