Двадцать лет одного лета. Дело № 48. Тим Марэ
со стороны оппонента и ни в коем случае не давать волю эмоциям. Это достаточно трудно по началу, но со временем его мозг научился не впускать в себя весь негатив, которым были пропитаны следственные кабинеты. В нужные моменты Карецкому достаточно было лишь включить чёрствость и безразличие к участникам очной ставки, очистить свой разум до полной прозрачности и не занимать ничью сторону. Это помогало.
Аношин вёл себя, как Карецкий и предполагал: он продолжал настаивать на своей непричастности к краже даже несмотря на то, что Полина тихо плакала и неоднократно повторяла: «За что ты так со мной»? Полностью отключив свой мозг и отказавшись от разрывающего его желания вцепиться зубами в горло этого паскудёныша, Карецкий наблюдал за агонией Полины, которая понемногу начинала затихать, мирясь со своим положением и неотвратимостью суда. В очередной раз он убедился в своей правоте, а точнее подтвердил своё маленькое открытие, сделанное им некоторое время назад. За те несколько минут, которые он как бы невзначай давал участникам очной ставки для свободного общения между собой, он слышал такое, чего они никогда бы не сказали друг другу при обычных обстоятельствах. Он узнавал о них и об их отношениях гораздо больше и за гораздо меньший промежуток времени, чем если бы он с ними общался поочередно с глазу на глаз. Многое становилось понятно: кто у них в семье главный, кто к кому и как относится, есть ли уважение друг к другу и прочее. Когда их диалог стих и им больше нечего было сказать друг другу, Карецкий задал вопрос Полине, естественно под протокол:
– Скажите, когда Вы пришли к Голощенковой, дверь в квартиру была открыта или закрыта?
Полина, не раздумывая ни секунды, сразу ответила:
– Дверь в квартиру оказалась чуть приоткрытой. Я позвонила в звонок, но не дожидалась, когда кто-то мне её откроет. Я сама открыла дверь и зашла внутрь. Практически сразу же из кухни мне навстречу вышел Леша.
Следующий вопрос Карецкого был адресован Аношину:
– Алексей, Вы подтверждаете показания подозреваемой Белинской в той части, что дверь в квартиру была открыта?
Аношин задумался. Он явно не получал никаких чётких инструкций от Прусова относительно входной двери и, не зная, как нужно правильно говорить, он стал хитрить:
– Я точно не помню, был пьян. Изначально мне показалось, что я открыл дверь, но сейчас начинаю в этом сомневаться.
Затем, еще не много подумав, он добавил:
– Допускаю, что дверь в квартиру не была закрыта на замок.
Такой ответ Карецкого вполне устраивал, и он решил закрепить полученный результат:
– Алексей, скажите, когда Вы с Голощенковой и друзьями пришли в квартиру потерпевшей, кто зашёл последним и закрывалась ли дверь на замок?
Аношин опять задумался, искренне не понимая, к чему такие тонкости, после чего уверенно произнес:
– В квартиру точно последней заходила Голощенкова. Она открыла нам дверь и пропустила