Это было в Ленинграде. Александр Борисович Чаковский
как можно спокойнее, не знают ли они, где работает, я назвал фамилию.
– Как же, – спокойно ответил военврач, – у нас работает.
Мне показалось, что это сказал не он. Мне показалось, что я слышу свой собственный голос.
– У вас? – повторил я.
– Именно, – ответил военврач. – Вернее, работала. Сегодня уехала в распоряжение фронта. Да вы говорите, что встретили санитарную машину? Вот она на ней и поехала.
Я вскочил.
– Но ведь машина вернется?
– Зачем же ей возвращаться? Летчика повезут прямо в Питер, в госпиталь.
Я выбежал из палатки. Завывал холодный, штормовой ветер, и острый снег бил в лицо. Где-то на трассе буксовала машина, и издали слышались артиллерийские разрывы, и было темно, совершенно темно…
– Куда это вы сорвались? – спросил врач, когда я вернулся в палатку.
– У самолета остался товарищ, – ответил я. – Хотел посмотреть, не идет ли он.
– Ну, сейчас нас отыскать трудно, – сказал врач. – Мы – как папанинцы на льдине. Он, наверно, вернулся с машиной в Ленинград.
– Да, – согласился я, – наверно, он вернулся.
Было мучительно думать, что Ольшанский сейчас вместе с ней в машине… Если бы они хоть разговорились и Ольшанский сказал, с кем он ходил по Ладоге… Но на это было мало надежды. Она, наверно, останется в кабине, а он сядет в кузов. Доехав до города, он постучит шоферу и выпрыгнет. Вот и все. Но, может быть, в кабину посадили раненого летчика? Конечно, они посадили его в кабину, если он еще в состоянии сидеть. И тогда она с Ольшанским едет в кузове. Ольшанский – общительный тип…
Я сидел и думал: «Если бы он с ней заговорил! Ну вот, они сидят в кузове, и он закрывает ей ноги плащ-палаткой, – разве это не повод для разговора? Или он просто спрашивает, до какого места пойдет машина. Наконец, надо же ему написать о Ладоге свою “пару очерков”. Неужели он не затеет разговора о трассе? “О людях” – как принято выражаться…»
Отчаяние охватило меня. Мне казалось, что я слышу их разговор, десятки вопросов, которые задает Ольшанский, и ее ответы, тогда как ему нужно сказать всего два слова…
Завывал ветер. Полотнища палатки колыхались, и веревки, привязанные к колышкам, вбитым в деревянный настил, натягивались, как струны. Были минуты, когда казалось, что порыв ветра опрокинет палатку, раскидает по льду людей, топчаны, горящие в печке дрова, исхлещет все острым, колючим снегом.
– Дает жизни! – сказал военфельдшер.
– Теперь до утра, – подтвердил врач.
– Что «до утра»? – спросил я.
Мне показалось, что я пропустил начало разговора.
– Ветер до утра, – сказал врач. – Ну, ужинать будем?
Он встал с топчана и потянулся, широко раскинув руки. Он был очень высок. У него была черная, неровно подстриженная борода. Трудно было определить, сколько ему лет, хотя мне показалось, что он молод.
Никто не ответил. Только ветер свистел. Врач подошел к печке, опустился на корточки и стал помешивать угли.
– Я думаю, надо поужинать, – сказал врач. – А вы