Ода дельфину. Николай Иванович Голобоков
горе, сгорало горе.
Частица земли превращалась в рай.
Уносили люди радость в свой дом. В свою семью.
Прошло ещё много дней.
Лет.
Десятилетий.
Лавки перемётные. Столы – всё пришло в негодность.
Закончилась, пошатнулась их прочность.
Пожили.
Отжили.
Отслужили.
Посмотрели.
Послужили.
Послушали.
Огонь? Камин? На дрова? Последнее, тепло, Отдать тепло людям?
Нет.
Нехитрую мебель аккуратно разобрали, сложили на стеллажи. Но уже не в тёмных штольнях. Они покоились на светлых полках, сюда заглядывало солнышко.
В огромных песочных часах – течёт время…Кому сколько отмеряно…?
Ведомо только Ему.
Мастер брал небольшие струганные дощечки, подвешивал их на тонких нитях, тихонечко ударял, как по камертону. Слушал.
Неужели он слышал то, что удалось услышать, наполниться этими звуками им, записанное в их памяти?
Они, как и люди дышали запахом ладана, благовоний, свечей, и фимиама…
Ещё была смола-живица, которая пропитала ствол дерева. Годовые кольца – свидетели и летопись столетий. Теперь они дали свет и цвет…Текстура древесины дала глубину. Стала почти прозрачной, она преобразовалась – регенерировалась в стекловидную, скорее янтарную плоть, но не холодную стеклянную – янтарную, живую… Это же дерево,– оно живое.
Оно теперь источало запах цветов, Земли, Солнышка. Это даже больше, чем запах. Скорее воспоминания о пчелином домике – улье, аромат цветов, мёда и музыка жужжания крылышек пчёл.
А вот и дупло, где дикие, лесные пчёлы – мудрейшая галактика, собирают мёд и выводят своё потомство.
Мастер пилил, строгал маленькие тонкие дощечки. Снова изучал их звучание. Гладил ладонью, прикладывал к щеке, Смотрел как – будто сквозь них на солнце.
Закрывал глаза. Душа его улетала далеко – высоко…
Наконец сделал.
Изваял корпус инструмента. Изогнул талию, тонкую, светящуюся как берёзка весенняя.
Стройную, как стан, как стать юной, хрупкой красавицы.
Долго выверял длину, толщину, пропорцию грифа, дэки…
Натянул струны.
Прослушал, как отзываются струны – на пиццикато.
Выдержал в тёплом тёмном месте.
Грел на солнышке.
Долго настраивал. Очень долго. Тихонечко осторожно пощёлкивал по корпусу. Опускал. Поднимал над головой.
Отдаляя всё выше и выше.
Текло время в песочных часах.
Пришёл долгожданный час.
Мастер взял в руки смычёк. Натёр канифолью.
Постоял. Подумал. Осмотрелся вокруг. Перекрестил инструмент. Осенил себя крестным знамением. Положил на плечо. Наклонил голову.
Закрыл глаза.
Провёл по струнам.
Скрипка вздрогнула мелко и протяжно, как – будто её пробил, пронзил озноб. Застонала и тихо-тихо – на пианиссимо…запела, запела так, что и сам мастер оторопел.
Испуг.
Затем долгое спокойствие. Умиротворение, Слёзы…
И снова удар, мягкий, но на всю длину смычка. Протяжный, призрачный,