Иссык-Кульский эпизод. Анатолий Кравченко
Никитич.
– Серега, заткни фонтан, дай и ему отдохнуть, – успел и я ему присоветовать.
Но Балаянца могло остановить только из ряда вон выходящее.
– Вот, вот! – закивал он головой в знак согласия, что его черед класть карту, – Спасибо за напоминание, – персонально кивнул он Никитичу. – Туз – он и в Африке туз, две взятки – не одна… Нет, нет! – подкрепил он слова отрицательным жестом. – Я не буду сейчас заострять ваше внимание на сравнительных особенностях инвективы у славянских народов и, скажем, у народов романской группы языков – этого культурного феномена социальной дискредитации субъекта посредством устойчивого языкового оборота, а попросту говоря, обличительной брани, ругательного посыла инвектируемого по известным у этих народов адресам. Я не буду также акцентировать ваше внимание на матерном, нецензурном слове, этимологически опирающимся на детородные функции и детородные признаки человеческой особи – этом непристойном наследии, зародившимся на Руси еще задолго до татаро-монгольской исторической эпохи. Это я отбрасываю.
И Балаянц сделал движение, как бы отбрасывая нецензурщину. В этот момент я успел увидеть в его картах трефовый туз и червовый марьяж. «Посмотри в карты соседа! В свои всегда успеешь!» – гласит старое карточное правило.
– Но русский язык на то он велик и могуч! – продолжал нести Балаянц. – В нем неисчерпаемый кладезь крепкого, выразительного слова, словосочетаний, смысловых оттенков, идущих от души и служащих для проявления самых различных чувств, для самовыражения личности, ее самодостаточности, для проявления своего «я», – попытался заглянуть он в карты Тренева. – Если, к примеру, вспомнить о роли крепкого, выразительного русского слова во время тяжелой работы, поединка с врагом, в различных экстремальных, стрессовых ситуациях… Даже рафинированный русский интеллигент, в совершенстве владеющий европейскими языками, не сможет обойтись без крепкого русского слова, я подчеркиваю, необязательно матерного, – задрал вверх Балаянц пожелтевший от табака указательный палец, – когда случайно ударит молотком себе по пальцу! Вот представь себя, Оля, – изменив тональность, апеллировал он к аспирантке, – что в квартире неожиданно погас свет. Полная темнота. Глаза еще к темноте не привыкли. Представь, что ты, осторожничая, вытянув вперед руки, пошла на кухню за фонариком или свечкой, доподлинно зная, что до двери еще далеко. И вдруг неожиданно, больно ударяешься лбом о ребро открытой кем-то из домашних, невидимой в темноте этой самой двери. Представила? Что у тебя вырвется? Вот, вот! Удержаться просто невозможно – нужно выразить, выплеснуть свою досаду! Выразительное слово – объективно существующая необходимость. Только русский человек чувство радости от встречи, чувство восхищения прекрасным может передать крепким, выразительным словом. Другое дело мера, такт, с каким надо обращаться при его использовании. К примеру… – в очередной раз приостановился Балаянц, чтобы перевести дух.
– Ты,