Ева, верни ребро!. Валерий Липневич
сильно схудал с лица…
– Дрова ж собирались пилить!
– Успеем…
– Нет покоя человеку, то на печке книжки читает, то на селе лясы точит…
Впустив облако морозного воздуха из сеней, дед выходит. Слышно, как сгоняет кур с крыльца. Бабушка, еще ворча, достает из печи домашнюю колбасу на сковородке, картошку в чугунке, ставит на стол миски с квашеной капустой, солеными огурцами. Приносит из сеней творожный сыр в клинке, молоко, масло. Все свое, не магазинное. Покупают только хлеб и крупы.
Виктор умывается над ведром у порога. Вытирает руки домотканым полотенцем – он еще помнит ткацкий станок в хате – и садится за стол с твердым намерением ничего не оставить от этого натюрморта.
– Яблоки забыла!
Бабушка придирчиво выбирает из кошеля около кровати желтую, дошедшую на чердаке антоновку, краснобокие, как снегири, пеппинки. Да что там выбирать ‑‑ все яблоки один в один, как на продажу. Не один раз поднимается она за зиму на чердак, чтобы вовремя открыть или, наоборот, укрыть потеплее хранящиеся там яблоки. Заставила весь стол и сама стоит у стола, как солдат по стойке смирно. Это она уже при внуке раздухарилась. Наедине с дедом – тише воды ниже травы. Ну, дед тоже понимает – бабе праздник нужен, пусть уже пошебуршится. Но потом все равно накажет. И долго еще будет то суп соленым, то щи не кислые, то картошка сырая, а главное – чай холодный. А не выступай, знай свое место.
Ну, чего она стоит?
Бабушка, будто услышала, присела на другом конце стола, напротив внука. Но та же напряженная поза. Готовность сорваться с места, опередить желание, подать, принять. Школа деда. Это раздражает, как всякое неверное мнение о нас, которое мы не собираемся эксплуатировать. Предполагается, что, как и деду, эти прислуживания могут нравиться и внуку. Однако он за свободу личности и поэтому старается, чтобы ее угадывания были ошибочны. О сладости добровольного рабства он не догадывается. А если она все-таки угадывает и предупреждает желание – бабушка! – то Виктор делает вид, что она ошиблась. Пусть думает, что угадать его желание невозможно, а, значит, и не нужно. Своеобразное общение без слов. Хотя эти неугадывания ее еще больше смущают. Наверное, думает: «Не угодить!»
– Бабушка, я сам достану!
Она так виновато отдергивает руку, что раздражение сменяется жалостью к ней и ощущением собственной грубости и неловкости.
Виктор намазывает масло на черный хлеб, кладет сверху ломоть сыра
– Солнышко вылупилось. Ждало, пока встанешь. Что ж ты—светишь да не греешь… Как это еще зиму переждать. Январь, февраль, марец…
Бабушка загибает пальцы словно только сейчас убеждаясь в огромности и неодолимости зимы. Любая истина которую мы можем доказать на пальцах, наверное, так же впечатляюща и серьезна.
– Скоро уже! – пытается утешить ее внук.
– Где там скоро?!– возмущается бабушка.– Еще так надоест. Травы бы дождаться. Так не хочется помирать этим холодом. И земля твердая. Хоть бы уже здоровье было. А то ни мрёшь, ни живешь… И зачем уже такая жизня…
Бабушка, пригорюнившись, смотрит на Виктора блеклыми, когда-то голубыми