Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу. Питер Финн
rel="nofollow" href="#n_111" type="note">[111]. Проводившие обыск агенты взрезали корешки книг, чтобы проверить, не спрятана ли там копия крамольных стихов, но так ничего и не нашли. Мандельштам не записал стихотворение на бумаге. Было уже светло, когда поэта отвезли на Лубянку, внушительный комплекс в центре Москвы, где размещалось Объединенное государственное политическое управление. Следователь показал Мандельштаму копию стихотворения – должно быть, записанную осведомителем по памяти. Мандельштам понял, что обречен[112].
Пастернак обратился к Н. И. Бухарину, недавно назначенному редактором ежедневной газеты «Известия», которого Ленин называл «любимцем партии», с просьбой помиловать Мандельштама. Бухарин принадлежал к числу старых большевиков. Он знал и любил художественную элиту страны, даже тех, кто не поддерживал официальную идеологию. По словам его биографа, он был «упорным оппонентом культурной регламентации». «Мы подаем удивительно однообразную идеологическую пищу»[113], – жаловался Бухарин. Став во главе «Известий», он старался печатать как можно больше новых авторов. Пастернак только что опубликовал в «Известиях» несколько своих переводов из грузинских поэтов Паоло Яшвили и Тициана Табидзе.
Бухарина не было, когда Пастернак зашел к нему; поэт оставил записку, в которой просил вмешаться в дело Мандельштама. К письму Сталину в июне 1934 года Бухарин приписал: «Пастернак очень взволнован арестом Мандельштама»[114].
Просьбы подействовали, и Мандельштаму, которого вначале обвинили в терроризме и собирались послать на строительство Беломорско-Балтийского канала, сменили статью на более мягкую. Теперь его обвиняли в «сочинении и распространении контрреволюционных стихов». Сталин отдал лаконичный и леденящий душу приказ: «Изолировать, но сохранить»[115]. 26 мая Мандельштама приговорили к трем годам ссылки в городе Чердынь на Урале. Жена поехала с ним.
В Чердыни Мандельштам выбросился из окна больницы на третьем этаже. К счастью, он упал на кучу земли, на то место, где собирались сделать клумбу, и лишь вывихнул плечо. Его жена посылала в Москву телеграмму за телеграммой, требуя, чтобы Осипа Эмильевича перевели в более крупный город. Она утверждала, что ему необходимо наблюдение психиатра. ОГПУ как будто прислушалось к ее просьбам; ведь Сталин приказал сохранить ему жизнь. Более того, в Москве вскоре должен был состояться Первый съезд советских писателей, и руководству не нужна была смерть выдающегося поэта. Дело Мандельштама снова привлекло к себе внимание Сталина, и он решил поговорить с Пастернаком напрямую.
В 1934 году дом на Волхонке разделили на коммунальные квартиры. Семьям выделяли по одной-две комнаты; жильцы пользовались общими ванными и кухнями. Телефон находился в коридоре. Звонок от Сталина был в высшей степени необычным, даже необычайным делом, но Пастернак – как он сначала поступал со всеми, с кем говорил по телефону, – сразу же начал жаловаться, что ничего не слышит, потому что в коридоре шумят дети.
Сталин обратился к Пастернаку фамильярно, на «ты», и сказал, что дело Мандельштама было пересмотрено и «все будет в порядке». Он спросил Пастернака, почему тот не обратился
Shentalinsky, The KGB's Literary Archive, 175.
письмо Бухарина Сталину, июнь 1934 г. // Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 558. Оп. 11. Д. 709. Л. 167.
Shentalinsky, The KGB's Literary Archive, 182.