Очерки по истории английской поэзии. Поэты эпохи Возрождения. Том 1. Григорий Кружков

      Где беззаконие – закон и всеми правит страх,

      Где даже богачи не знают, что их ждет –

      Казнь или милость – и кому наследство перейдет.

      Таков обычай тут: именье и земля

      Идут не старшему в роду, а в руки короля.

      Не верится тебе? – В сомненье как не впасть!

      Но это так – исхода нет, на все монаршья власть.

      Ты помнишь о судьбе Тарквиния-царя,

      Что правил Римом? Мне о нем подумалось не зря.

      Страна, где произвол – единственный закон,

      Обречена большим бедам, и царь в ней обречен.

      Нелепая земля! Не рассказать, мой друг,

      Как много странного всего и дикого вокруг.

      Как холод лют, и груб народ, и государь суров,

      Какое множество везде монахов и попов!

      Хитры, как турки, люди тут, обычаи чудны,

      Распутны жены, а дома молитв осквернены

      Кумирами в таком числе, что впору вон бежать.

      Всего, что я перевидал, пером не описать.

      Я мог бы с руссами сравнить ирландцев-дикарей,

      Да трудно выбрать, кто из них свирепей и грубей.

      Коль хочешь выслушать совет, то мой совет таков:

      Держись подальше, дорогой, от варварских краев,

      На борт шатучий не ступай, стремясь увидеть свет:

      Там нет ни света, ни добра, где благодати нет.

      Не заслужить прощенья им и не уйти от зла,

      Кто грешничает, не страшась Господнего жезла.

      Господь наш многотерпелив и добр, но грянет срок

      И гнев его падет на тех, кто возлюбил порок.

      Прощай, мой друг! Коль хочешь ты о руссах знать не ложь,

      В том Сигизмундов загляни, там правду ты найдешь.

      С посольством Папским он ходил к Московскому царю

      И честно описал все то, о чем я говорю.

      Чтоб дольше не томить перо, пошлю тебя к нему

      И вновь скажу: прощай, мой друг, и в мыслях обниму.

      Колыбельная Гаскойна

      Поэт обретает и творит свою маску в момент разочарования, герой – в разгроме.

      Лучшим поэтом начала елизаветинской эпохи, безусловно, был Джордж Гаскойн. Я говорю: «безусловно», хотя у меня на полке стоят антологии английского Возрождения, которые вообще обходятся без этого имени. Гаскойн для многих пока еще terra incognita, по-настоящему его не открыли. А между тем этот автор заслуживает внимания ничуть не меньше, чем Томас Уайет или Уолтер Рэли или, может быть, даже Филип Сидни; но лишь в самое последнее время английская критика начала, кажется, об этом догадываться.

      В поэтической манере Гаскойна много напоминающего Уайета: прямая мужественная интонация, опора на разговорную речь, на ходячую поговорку (такие же или сходные качества обнаруживаются позднее и у Уолтера Рэли). Любовные сонеты Гаскойна выламываются из куртуазного канона.