Моя жизнь и мои путешествия. Том 1. Ной Маркович Мышковский
и гостиница. Он совершенно не вмешивался в дела жены, поскольку был слишком занят общественными делами и не имел времени заниматься даже собственными одиннадцатью детьми. Когда мне было двенадцать лет, я приехал в гости к дедушке. Первые два дня он даже не успел на меня взглянуть. Только на третий день он заметил меня и спросил у бабушки, кто я.
Теперь, пока я говорю о дедушке, я вспоминаю еще одну любопытную историю, которую я должен вам рассказать.
Мне тогда было двадцать, а ему шестьдесят пять лет. В это время я оказался в Варшаве. Однажды его дочь, Ханна Хисин, рассказала мне, что дедушка приехал в Варшаву, и она хочет, чтобы я показал ему город. Конечно, я согласился. Я взял извозчика. Мы проехали по окраинам Кракова, по Уяздовской аллее, были с ним в Мокотово, гуляли с ним по паркам, вместе ели молочную еду в еврейском ресторане, а вечером я повёл его в большой театр, где исполнялась опера «Богема». Театр его удивил. Ничего подобного он не видел. Но как только молодые ребята и девушки начали показывать свои номера, я разозлился на себя, зачем я привел сюда дедушку. Я был совершенно уверен, что он должен быть в полном недоумении, зачем я его привел на такой спектакль, где видишь полуодетых мальчиков и девочек. Мне было стыдно перед ним. Я даже боялся смотреть на него. Сцены в опере становились все хуже и хуже, и я от стыда сидел, опустив голову. Вдруг, дедушка дает мне толчок в бок и шепчет мне на ухо: Ной, ты видишь, здесь играют красивые девушки. Тогда на душе у меня стало легче. И мы сидели спокойно до конца оперы.
Он умер два года спустя. Я уже был частью революции. Однажды я путешествовал со своими коллегами и молодыми еврейскими писателями. После того, как мы отсутствовали некоторое время, зашел мой лучший друг Авраам Кастелянский, который работал бухгалтером в бизнесе моей тети, и сказал мне, что дедушка умер. Будучи изрядно пьяным, я ответил ему: «Раз так, приятель, давай еще выпьем!» Видимо, Кастелянский был очень шокирован моей реакцией на смерть деда, потому что он рассказал об этом моей тёте, а она передала это в письме моей матери. Через год я приехал в Несвиж, потому что дедовский дом перешёл к моему дяде Бируше, а мои родители переехали в Несвиж, где стали жить вместе с бабушкой, и заметил, что бабушка несколько сердится на меня. Честно говоря, меня это не сильно беспокоило. Но за несколько часов до моего возвращения в Варшаву она зовет меня в свою комнату, закрывает дверь и спрашивает надломленным голосом и со слезами на глазах: «Правда ли, что я устроил праздник после смерти дедушки?»
Я, конечно, отрицал это изо всех сил.
Я осчастливил ее своим ответом, а тогда она рассказала мне, какой почетной была похоронная процессия дедушки, все магазины в городе были закрыты, в доме не осталось ни одного еврея, даже многие гои пошли за гробом. Весь город был в трауре. Среди дедушкиных детей только мой отец обладал многими качествами, унаследованными от него.
Мои родители, Маркус и Сара Мышковские
Будучи