Фаэтоны. Сергей Михайлович Христофоров
заснуть сидя. Даже голову не наклонил! Где ты так научился?
– В армии, – коротко ответил я.
– Понятно, – сказала она и замолчала. Тут и, правда, сказать было больше нечего. В армии, где же еще?
Я хотел развить благодатную тему – о ночных грузовиках, в которых приходилось трястись с автоматом в руках (об этом я знал по газете «Красная Звезда). О душной караулке, где сиживал часами, бодрствуя свою смену… (хотя я там спал, как сурок). О ночной чистке картофеля в наряде (ну, нафиг, никакого героизма…) Даже хотел еще упомянуть о ночных бдениях у детской кроватки своей дочери, но осекся. Есть у меня дурная привычка – каждой девчонке сразу докладывать о своем семейном положении.
Вот нахрена ей все это?
Нет, я не развил тему и тупо молчал.
Мы делали вид, что внимательно следим за действием, разворачивающимся на подмостках. А точнее за действиями Гималеева, что-то втолковывающего артистам. Хотелось продолжить разговор, но в голову ничего не лезло. Как обычно…
Ошалевший Гималеев бегал по сцене, выплескивая свою бурную энергию. Он был весьма похож на режиссера, какими я их себе представлял. Я хотел сказать об этом ей, но тоже передумал. Кто знает, как она себе их представляет? Может, она артистка со стажем и видывала этих режиссеров пачками? Черт, вот так окажешься рядом с девушкой своей мечты, и двух слов связать не можешь…
– Ну, вот чего ты стоишь с лицом истукана? – внушал Гималеев задумчивому юноше, исполняющему роль «опахальщика», то есть слуге, обмахивающего веером какого-то царя, сидящего на троне (либретто я пока не читал, а миф о Фаэтоне знал из нетрезвого просмотра отечественного мультфильма).
– А че надо делать? – удивлялся юноша. – Стою и махаю.
– «Махаю»! «Машу», блин! Или как? – Гималеев посмотрел по сторонам. Артисты согласно закивали, – Что значит, просто машу и все? Ты представь себя на месте этого слуги. Раба! Он ненавидит своего хозяина, ему жарко, тошно. Но он вынужден скрывать свои чувства, свои невзгоды. Хрен его знает: дашь повод, и выгонят тебя из слуг, пойдешь двор мести или, там, на плантацию. А на плантациях, сам знаешь…
– Откуда я знаю?
– На картошку ездил?
– А че? Там нормально. Я грузил, делов-то, а вечером танцы, портвешок, нормально!
– Ладно, я потом тебе расскажу, как я ездил. В Ташкент на уборку хлопка.
– Так че делать-то?
– А… Ну ты должен скрывать все свои чувства – ненависти, злобы, отчаяния…
– Да?
– Да! Может, им сразу голову отрубали! Поэтому стой и не показывай, как тебе хреново.
– Так я и не показываю.
– А ты, как столб стоишь бессловесный. Да чего тебе объяснять! Смотри! Вживаться надо в роль!
Он выхватил из рук актера журнал, по-видимому, изображавший опахало, принялся им размахивать, словно отгоняя мух, и скорчил при этом такую странную и дурацкую физиономию, что вся труппа непроизвольно заржала.
– Ну, вот, совсем другое дело! –