Беловы. Никита Каретников
чем разум смог вернуть контроль или воззвать к безрассудству – последовал единственный удар, за которым последовала тошнотворная развязка: *глухой удар* эхом разнесся в тишине, достаточно глубокой, чтобы полностью поглотить даже сожаление! Лев Николаевич безжизненно рухнул вперед на полированное дерево под собой – топор безжалостно, но решительно вонзился в плоть, изуродованную, теперь уже безвозвратно! Время восстановило свое течение, когда осознание обрушилось на Петра, как волны на скалистые берега; ужас отразился в каждой черте юношеского лица, гротескно искривленного руками, отягощенными горем, хватающимися за хрупкие останки, оставленные позади! Он упал на колени рядом с тем, что осталось – фигурой, которая когда-то так высоко возвышалась над ним, превратившейся теперь в не более чем отголоски, мягко исчезающие в объятиях вечности, – и внутри него самого была похоронена вся невинность, потерянная навсегда.… То, что началось под безмятежным лунным светом, превратилось в безжалостную трагедию – навязчивую симфонию, которую поют только скорбящие души, эхом разносящуюся по коридорам, погруженным глубоко в необъятные просторы памяти.…
Совершив поступок, порожденный безрассудством и юношеским гневом, Петр отклонился от намеченного перед ним пути – ошибка, которая отразится в их жизни подобно грому, раскатывающемуся над далекими холмами. Тяжесть его поступка тяжело давила на него, когда он мчался через обширное поместье к комнате своей сестры.
«Cаша!» – позвал он, затаив дыхание, ворвавшись в ее дверь и обнаружив ее сидящей у окна, лунный свет обрамлял ее изящный силуэт.
«Петя?» она ответила, на ее лице отразилось беспокойство при виде его растрепанного вида. Он преодолел расстояние между ними быстрыми шагами, крепко схватив ее за руки.
«Я должен признаться», – пробормотал он, широко раскрыв глаза от волнения. «Я совершил нечто ужасное».
Ее брови озабоченно сдвинулись, пока она искала ответы в его взгляде – том самом взгляде, который разделял с ней бесчисленные приключения под звездным небом и шептал мечты у потрескивающих костров.
«Что? Говори! Ты пугаешь меня,» мягко взмолилась она.
С дрожащими губами и сердцем, тяжелым от раскаяния, Петр раскрыл свой проступок, который угрожал разрушить не только их связь, но и само их существование в этом мире, который они когдато считали безопасным.
«Мы больше не можем здесь оставаться», – в отчаянии заключил он после рассказа обо всем, что произошло под покровом ночи, – злополучное решение, продиктованное гордым высокомерием, приведшее к необратимым последствиям.
Выражение лица Александры сменилось со страха на решимость; понимание затопило ее существо, когда она впитывала каждое слово, произнесенное из уст ее брата.
«Тогда мы уходим,» решительно заявила она. «Вместе».
С решимостью, вновь воспламенившей их души, несмотря на охватившее их обоих отчаяние, они пошли в покои своей матери, где их должно было ждать утешение,