Коты и клоуны. Дмитрий Стахов
здесь хватало, а от упреков она ещё с детства бесилась.
Тебеньков знал об этой встрече. Он вообще знал всё, всё умел и всё крепко держал. Врачи предлагали операцию, но Тебеньков гордился перебитым носом, тем, что он не говорил, а гундосил. Он любил сморкаться, зажимая крылья носа пальцами с перстнями, любил стряхивать сопли и счищать их с перстней. Он хотел всего лишь одного – чтобы его, бизнесмена, уважали! – но кто уважать его будет, если какой-то вечный студент, катавшийся по Европе автостопом, жену бизнесмена беззастенчиво драл? Тебенькову казалось, дерут его самого.
И на этом фоне тебеньковский талант педагога стал скукоживаться, меркнуть под тяжелым прессом обиды.
Тебеньков сморкнулся, вытер пальцы об обивку кресла, поднялся. В камине трещали дрова. Тебеньков потянулся и громко выпустил газы. Он был готов разорвать Сурмака – сам, вот этими руками! Как разорвал многих и на свободе, и в зоне. Был готов сделать это за Кочешкова, которого простатит, а более простатита стремление показать, что доверие будет оправдано, сделали почти равнодушным к прелестям молодой жены.
А не надо было вслед за Тебеньковым выбегать из баньки и бухаться в холодный ручей! А не надо было в мокрых плавках кататься с Тебеньковым на яхте! Не надо было! Многого чего! Да!
Тебеньков вдруг поймал себя на мысли, что не обида за своего бизнесмена ведет его, а обыкновенное желание ввести в свой гарем еще одну бабу. От этой мысли ему стало как-то неловко. Он даже поежился. У него были все-таки представления о приличиях. Он взглянул на огонек лампадки: тот дрожал, бросая неверные отблески на икону.
Сурмаку лучше было навсегда остаться в Напуле, однако кончилась виза и замучила эта, как её, ностальгия. Он знал, кто такой Кочешков, знал, кто стоит над Кочешковым, знал, до чего его доведут свидания с женой тебеньковского бизнесмена, и к встрече с Кынтиковым был готов: тот лишь наводил на Сурмака свой ТТ в подъезде дома сурмаковской матери, а уже получил порцию фосгена. Кынтиков слишком давно не встречался с готовым к гибели клиентом, готовым каждой клеточкой тела. Ожидание закаляет. В особенности если ожидает бывший старший сержант морской пехоты, неплохо закаленный и так, имеющий наготове спецсредство бывших органов госбезопасности.
Никто, кроме Кынтикова, подобного воздействия на кожу лица, глаза и слизистые оболочки выдержать не мог. Собственно, за не имевшую себе равных выдержку Тебеньков Кынтикова и ценил. Кынтиковым можно было гасить взорванный и полыхающий «мерседес», подложив на рельсы, останавливать тяжело груженные товарные составы. Когда же Кынтиков расправлял плечи, его мышечные ткани, суставы, хрящи издавали повергавший в уныние, лишавший воли к сопротивлению хруст. С виду Сурмак был невзрачен и слаб. Что, что в нем нашла Кочешкова? – этот вопрос мучил, кстати, не одного Кынтикова, но именно Кынтиков опрометчиво решил, что для такого говна, каким был, по его