Бла-бла-бла. Роман-каверза. Станислав Шуляк
платежом гнусен, как поётся в одной известной арии заимодавца, правда, ещё не написанной, но её непременно напишут, может, даже я сам, хотя и не сразу, – выдал наш сказитель замысловатую домашнюю заготовку.
– Р-р-р-р!.. Я – ниссан внедорожник, цвет – металлика, пробег более тридцати тысяч, но на мне ни царапинки, меня называют Зверюгой. И я оправдываю такое прозвище, иду легко, вкрадчиво, но не попадайтесь мне на дороге!.. – увлечённо бухтел другой создавая невольные препятствия для словоизъявления прочих нетверёзых сограждан.
– Я не сторонник анималистических метафор, мой стиль – лёгкость, изящество, самоирония, релаксация… – возразил соперник его.
– Да, Энгусов, – отвёл глаза кабатчик. – Тут такое дело…
– Какое дело? – слегка ёкнуло в груди у Энгусова.
– Релаксация! – бросил недовольный Дунин.
– Закрываю я вчера заведение, к ночи ближе, – продолжил кабатчик, – а ночь, хоть и почти белая, но всё равно темная по причине повылезших туч. И даже жутковато немного, хоть я и не из слабонервного десятка, сами знаете. И тут вдруг стук в дверь, паскудный такой стук! Бесприличный!.. Я глядь в окошко, а там… букмекер!
– Ожил опять, подлец? – ахнул Энгусов.
– Да в том-то и дело, что дохлый, – опроверг того Василий Абрамович.
– Стоит? Стоит? – тревожно вопросил Энгусов.
– Стоит. И в дверь стукает.
– Распорядка законного не стало, – заметил писатель. – Мёртвые ходют. Вместо того, что бы на погостах субтильно покоиться. В двери стукают.
– Потому-то дело наше, вроде как, и не сделано.
– Полегче! – покоробился Энгусов. – Уговор был, что я только выношу эту падаль, а за полную смерть его не ответчик.
– Ладно-ладно, – смягчился Василий Абрамович. – Вот вам пельмени и водочки сто пятьдесят.
– Другое дело! – торжествующе сказал Энгусов.
Это называется «до отвала»? Вот и верь после этого буржуазии!
– Мой безаварийный пробег – мой наличный капитал! – гундел ниссан.
– А по-моему, большой пробег – ничто, дым, фикция! – возразил форд, – Вот я новенький, только с конвейера, я ещё незамутнённый, почти девственный!..
Всяческие несортированные буквы беспорядочно сыпались из их ртов оголтелых, склеиваясь на лету в гадкие, неминуемые словеса.
Тут-то вошла Люська Морякова, и сразу следом за ней – Мессалина Львовна Гордецкая, учительница русского языка и литературы на пенсии, проживающая неподалеку. Дама приметная, лапидарная и красноречивая, навроде Фаины Раневской на старости лет.
– Смотрите, кого я к вам привела! – обширно возвестила девица.
– Мессалина Львовна! Мессалина Львовна! – загалдели нетверёзые целовальники. – Давно вас не видели!
– Да, а то в последнее время зачастили тут разные… спидометры! – безадресно сказал волюнтарист Бобриков.
– И коробки скоростей, – хохотнул