На ножах. Николай Лесков
будоражить и не шевелить, а всех бы этих и щелкоперов-то побоку, да к черту!
– Я тоже и сама так думала, и оно бы очень не трудно, да Кишенский находит, что они не вредят: он сам издал один патриотический роман, и сам его в одной газете ругал, а в другой – хвалил и нажил деньги.
– Пожалуй, что он ведь и прав.
– А конечно! а что общество читает, так ведь оно все читает, как помелом прометет и позабудет.
– Прав, прав каналья Кишенский, прав.
– Да, он умный и им надо дорожить, он тоже говорил, что глупость совсем уничтожить уже нельзя, а хорошо вот, если бы побольше наших шли в цензурное ведомство. Кишенский ведет дело по двойной бухгалтерии – это так и называется «по двойной бухгалтерии». Он приплелся разом к трем разным газетам и в каждой строчит в особом направлении, и сводит все к одному; он чужим поддает, а своим сбавит где нужно, а где нужно – наоборот.
– Вот как ловко!
– Да, это оказалось очень практично.
– Да как же-с не практично. Ах, он черт его возьми! – воскликнул Горданов. – Да он после этого действительно дока!
– А я вам говорила. Но, впрочем, и ему не все удается. У него тоже есть свои жидовские слабостишки: щеняток своих любит и Алинку хочет за кого-нибудь замуж перевенчать, да вот не удается.
– Ага! А ведь она, выйдя замуж, и еще получила бы часть?
– Конечно, да не удается-с, и щенят нельзя усыновить. Вот женитесь вы на ней, Горданов!
– Вы с ума сошли, Ванскок.
– А что же такое? Она вам пять тысяч даст.
– Друг мой, у меня у самого есть пять тысяч.
– А зачем же вы на мне хотели жениться?
Горданов засмеялся и сказал:
– Это par amour.[14]
– Вы врете, Горданов.
– Да, вру, вру, именно вру, Ванскок, но вы, конечно, не станете никому об этом рассказывать, потому что иначе я от всего отрекусь, да и Кишенскому не говорите, как я шутил, чтобы вывести его на свежую воду.
– К чему же я это стану говорить?
– Молодец вы, благородная Ванскок! Давайте вашу лапу!
И Павел Николаевич с чувством сжал грязноватую руку девушки и добавил:
– Я и теперь с вами шучу, скажите ему все; скажите, как Горданов одичал и оглупел вне Петербурга; я даже и сам ему все это скажу и не скрою, что вы мне, милая Ванскок, открыли великие дела, и давайте вместе устраивать Висленева.
– Его непременно надо устроить.
– И вот вам на то моя рука, что это будет сделано. Запишите мне его адрес.
Ванскок взяла карандаш, нацарапала куриным почерком маршрут, по которому великодушная дружба Горданова должна была отыскать злополучного Висленева, и затем гостья и хозяин начали прощаться, но Горданов вдруг что-то вспомнил и приостановил Ванскок, когда та уже надела на свою скобочку свой форейторский шлычок.
– Вот что! – сказал он в раздумье, – не хотите ли с меня еще взятку? У меня бывали в руках разные польские переписки, и я кое-что списал. Вот тут у меня они все под рукой, в этой шкатулке. Хотите, передайте их Висленеву.
– Зачем?
– На их основании можно
из-за любви