На ножах. Николай Лесков
собственной газете всегда составляла отраднейшую и усладительнейшую мечту.
– Чего сатана, а я бы вам стал какие фиэтоны строчить, просто bon Dieu[18] оборони! Я вот нынче что соорудил. Вот послушайте-ка, – начал он, вытаскивая из кармана переломленную пополам четвертушку бумаги. – Хотите слушать?
– Пожалуй, – отвечал равнодушно Висленев.
Феоктист Меридианов прищурился, тихо крякнул и, нетерпеливо оглянувшись по комнатке, заговорил:
– Идет, видите ли, экзамен, ребятишек в приходское училище принимают и предстоит, видите, этакая морда, обрубок мальчуган Савоська, которого на каникулах приготовил медицинский студент Чертов.
– Гм! Фамилия недурна!
– Да, и с направлением, понимаете?
– Понимаю.
– Ну, слушайте же, – и Меридианов, кряхтя и щурясь, зачитал скверным глухим баском.
«– Читать умеешь? – вопросил Савоську лопоухий педагог.
– Ну-ка-ся! – отвечал с презрением бойкий малец.
– И писать обучен?
– Эвося! – еще смелее ответил Савоська.
– А закон Божий знаешь? – ветрел поп.
– Да коего лиха там знать-то! – гордо, презрительно, гневно, закинув вверх голову, рыкнул мальчуган, в воображении которого в это время мелькнуло насмешливое, иронически-честно-злобное лицо приготовлявшего его студента Чертова».
– Что, хорошо? Можете вы этакую штуку провести в своей серьезной статье, или нет?
Но прежде чем Висленев что-нибудь ответил своему собеседнику, послышался тихий стук в дверь, причем Меридианов быстро спрятал в карман рукопись и сказал: «вот так у вас всегда», а Висленев громко крикнул: взойдите!
Дверь растворилась, и в комнату предстал довольно скромно, но с иголочки одетый в чистое платье Горданов.
Висленев немного смешался, но Павел Николаевич протянул ему братски руки и заговорил с ним на ты. Через минуту он уже сидел мирно за столом и вел с Висленевым дружеский разговор о литературе и о литературных людях, беспрестанно вовлекая в беседу и Меридианова, который, впрочем, все кряхтел и старался отмалчиваться. Не теряя напрасно времени, Горданов перешел и к содержанию бумаг, присланных им Висленеву чрез Ванскок.
– Бумажки интересные, – отвечал Висленев, – и по ним бы кое-что очень хлесткое можно написать.
– Я затем их к тебе и прислал, – отвечал Горданов. – Я знаю, что у меня они проваляются даром, а ты из них можешь выкроить пользу и себе, и делу.
Висленеву эта похвала очень нравилась, особенно тем, что была выражена в присутствии Меридианова, но он не полагался на успех по «независящим обстоятельствам».
– Что же, теперь ведь цензуры нет, – говорил простодушно Горданов.
– Мало что цензуры нет, да есть другие, брат, грозы.
– Зато есть суд и на грозу.
– Да ищи того суда, как Франклина в море: по суду-то на сто рублей оштрафуют, а без суда на пять тысяч накажут, как пить дадут. Нет, если бы это написать, да за границей напечатать.
– И то можно, – ответил Горданов.
– Если
Господи