Некуда. Николай Лесков
Егор! – отвечала игуменья, снова надев очки и снова зашевелив стальными спицами.
– Как живешь-можешь?
– Что мне делается? Живу, Богу молюсь да хлеб жую. Как вы там живете?
– И мы живем.
– Ну и хорошо. К губернатору, что ли, приехал?
– Да и делишки кое-какие собрались, и с тобой захотелось повидаться.
– Спасибо. – Чаю хочешь?
– Пожалуй.
– Феоктиста! скажи там, – распорядилась игуменья. Феоктиста вышла и через минуту вошла снова.
– Эх, сестра Феоктиста, – шутил Бахарев, – как на вас и смотреть, уж не знаю!
– Как изволите? – спросила спокойно ничего не расслышавшая Феоктиста, но покраснела, зная, что Бахарев любит пройтись насчет ее земной красоты.
– Полно врать-то! Тоже любезничать: седина в голову, а бес в ребро, – с поддельным неудовольствием остановила его игуменья и, посмотрев с артистическим наслаждением на Феоктисту, сказала: – Иди пока домой. Я тебя позову, когда будет нужно.
Монахиня поставила в уголок моталку, положила на нее клубок, низко поклонилась, проговорила: «Спаси вас Господи!» – и вышла.
Брат с сестрою остались вдвоем. Весноватая келейница подала самовар.
– Ну, что ж твои там делают? – спросила игуменья, заварив чай и снова взявшись за чулочные спицы.
– Да что? Не знаю, как тебе рассказать.
– Что ж это за мудрость такая!
– С которого конца начать-то, говорю, не знаю. Игуменья подняла голову и, не переставая стучать спицами, пристально посмотрела через свои очки на брата.
– Жена ничего, – хворала немножко, – проговорил Бахарев, – а теперь лучше; дети здоровы, слава богу.
– А Зинин муж? – спросила мать Агния, смотря на брата тем же проницательным взглядом и по-прежнему стуча спицами.
– Да вот, думал, не встречу ли его здесь.
– А она у вас все?
– У нас пока.
Игуменья покачала неодобрительно головой и стала поднимать спущенную петлю.
– Странная ты, сестра! Где же ей в самом деле быть?
– Где? У мужа, я думаю.
– Да ведь вот поди же.
Бахарев в недоумении развел руками.
– Что ж такое?
– Не ладят всё, бог их знает.
– А вы приголубливайте дочку-то. Поди, мол, сюда: ты у нас паинька, – кошка дура.
– Да ведь что ж делать?
– К мужу отправить. Отрезанный ломоть к хлебу не пристает. Раз бы да другой увидала, что нельзя глупить, так и обдумалась бы; она ведь не дура. А то маменька с папенькой сами потворствуют, бабенка и дурит, а потом и в привычку войдет.
– Да я, сестра, ничего, я даже…
– Ты даже, – хорошо. Постой-ка, батюшка! Ты, вон тебе шестой десяток, да на хорошеньких-то зеваешь, а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. – Да грех-то еще грехом, а то и сердечишко заговорит. От капризных-то мужей ведь умеют подбирать: тебе, мол, милая, он не годится, ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, – а?
– Да я, сестра…
– Что,