Дорога на Стамбул. Часть 2. Борис Александрович Алмазов
стало быть, я твоим хозяином стану.
Он дал коню с руки несколько заранее приготовленных морковок и Шайтан ими радостно захрустел.
– Ну, вот и хорошо! Вот и ладно, – приговаривал казак, любуясь конем. – Ты хозяина потерял –друга, я коня – друга, так что мы с тобою квиты и теперь нам вдвоем надо как-то далее проживать, как мы сиротами оказались. Верно, я говорю? То-то и оно, что верно…
Он принес овса и засыпал в кормушку два, положенных по уставу русской армии, гарнца. Пока Шайтан жадно проедал корм, сходил еще за водой к колодцу. Принес два ведра.
– Видишь как получилось – говорил он коню, – ты до того ко мне в ненависти был ,что ничего понимать не хотел … Пришлось по старому завету тебя голодом и жаждой поморить, ты уж не серчай…
Конь благодарно вдыхал и теперь уже не тряс кожей и не фыркал, когда казак хлопал его по шее.
– Давай-ка я тебя маленько разотру, а то вон стал тебе спину трогать, а ты отзываешься – намятая у тебя спинушка. Давай-ка сюда к свету.
Шайтан покорно пошел в поводу, словно это был совсем другой конь, не тот, что днем бился и ронял розоватую пену с пламенеющей подложки ноздрей. Осип привязал его к столбу изгороди, свернул соломенный жгут и стал растирать коню спину, грудь, круп. Облил коня из ведра, полюбовался, как в лунном свете вода одела коня серебряным покрывалом, и досуха растер его, найденной в конюшне ветошью.
Закончив эту первую чистку, ослабил повод и положил перед конем охапку сена.
– Ну, отдохни, отдохни, а я на тебя покрасуюсь…
Он отошел к крыльцу и сев на ступени стал смотреть на коня. Вороной конь, посверкивая под яркой луною блестящими боками, был как бы продолжением лунных бликов на булыжном мощеном дворе, облитого лунным светом дома и темного, наполненного запахами увядающей листвы сада… И удивительно теплое чувство покоя и счастья наполнили Осипа, точно не было этих бешеных дней налитых кровью и гноем боев и лазаретов, гарью и пылью дорог и того постоянного ожидания беды и смерти, что знакомо каждому, кто побывал рядом с нею. Оно пьянит, наполняет тело легкостью, а душу веселостью, но, существуя изо дня в день, выжигает душу и делает равнодушным тело. Осип помнил с каким упоением он рвался в бой, на берегу Дуная и каким тоскливым равнодушием наполнился потом, когда шел на бессмысленный и кровавый штурм Гривицкого редута. И как в утреннем бою от страха и азарта в начале, когда выцеливал турецких разведчиков, дошел он от усталости до тупой и жгучей ненависти, а потом к полной апатии…
А эта ночь, еще наполненная теплом лета, но уже тронутая дыханием осени, этот конь сказочной красоты, дальняя музыка и огромное колесо луны над черепичной крышей делали все вокруг похожим на сон…
Осип вроде бы даже и не удивился, когда увидел в проеме ворот женскую фигуру. Она явилась как продолжение волшебства этой ночи, она была необходима для полноты красоты всего, что окружало казака. Женщина медленно приблизилась к нему, а он сидел неподвижно, словно закованный сновидением. Приблизила свое лицо