Дорога на Стамбул. Часть 2. Борис Александрович Алмазов
и груш. Сквозь рябь листвы светилась его белая рубаха…
– Здравствуйте, – услышал Цветков, и сколько не придумывал до того себе эффектную позу, поворачиваясь, растерялся, смешался и, заскользив, на одной ноге ляпнулся, грохоча костылями, на паркет. Готовый провалиться сквозь пол от смущения, он попытался вскочить, но проклятые костыли только мешали подняться.
– Боже мой! – ахнула Юленька. – Как вы неосторожны! Она бросилась помогать Цветкову.
– Да вот костыли, будь они не ладны!
– Вы не ушиблись? Это я виновата! Я испугала вас…
– Да меня, знаете ли, испугать трудно, – нес околесицу Цветков, купаясь в легком запахе духов и того особенного чистого дыхания, которое бывает только у русских девушек, выпускниц закрытых строгих пансионов…Не то мяты, не то яблок… Стыдясь своей слабости, он ухватился жилистыми ручищами за кровать и, наконец, поднялся, стараясь не опираться на руки юной сестры милосердия, уселся на подоконник. Юленька подала ему свалившийся с плеч мундир и заботливо поправила его на плечах есаула. Ее меленькие руки с коротко остриженными ноготками мелькнули перед лицом казака и он был готов расцеловать их, изнемогая от нежности.
– Вы не ушиблись? – повторила Юленька, глядя на него распахнутыми огромными серыми глазами.
– Да Бог с вами…
– Я вам журнал принесла. Тут про вас написано. Вот. –она развернула листы и Цветков сначала увидел свой дурацкий портрет в рамке из лавровых и дубовых листьев, а потом литографию, где узнал себя, в сидящем верхом на пушке, офицере с занесенной над головами турок чудовищной саблей.
– Вот. «Подвиг есаула Цветкова». – сказала Юленька, глядя на казака ,как на оживший памятник.
– Господи! Чушь какая! – краснея до корней волос, бормотал есаул выхватывая глазами отдельные фразу французского текста. «Герой, в одиночку ворвался в турецкий редут, разя врагов беспощадной сталью!» – Господи, да не в одиночку, два полка в атаку шло, да еще румыны…А это что ?
Под литографией было подписано «Последние минуты жизни храбреца, остававшегося верным присяге русскому императору!».
– Они, что думают, я – помер? Они что, с ума сбрендили 7! Вот это номер!
– Это ничего! Это бывает в журналистике. Не расстраивайтесь. Это значит, вы теперь долго-придолго жить станете!
– Ах, собаки! – закричал Цветков, – а попадет эта бумаженция в руки отцу моему, у него же сердце лопнет. А я жив – здоров.
– Но я же посылала телеграмму вашему батюшке, что у вас все хорошо. А этот журнал вы ему подарите при встрече!
– Чушь какая! – накручивая чуб, растерянно бормотал Цветков. – А изобразили то как! Бородища будто я из монастыря сбежал! И каскетка! Просто пуалю, просто «вив ля импер»…Ай да французы.
– Это румынский журнал.
– Еще не легче. Отродясь я каскетки не нашивал, не положена она казакам, я же не пехота, не артиллерия… Ну, понятно, «казак ля рус», тем более, как они считают, покойник!