Ночь огня. Эрик-Эмманюэль Шмитт
Дромадеры щипали серебристую траву.
Странные животные… Когда я впервые увидел их в зоопарке моего детства, они показались мне увечными. В сравнении с лошадьми или ослами это было просто собрание уродств. Одновременно тощие и тучные – голенастые ноги, жирная спина, – они со своими морщинами выглядят и молодыми, и старыми, и волосатыми, и лысыми, ибо шерсть покрывает лишь грудь и спину. Во всем облике ни силы, ни стати: как будто топором разрубили широкую грудь и выгнутую шею. Тощие ноги вздуваются мозолистыми коленями и чересчур широки внизу. Наконец, у них, гигантов, крошечная головка, плоская, уродливая, взъерошенная, с огромными губами, раздутыми ноздрями и выпученными глазами с тусклой радужкой; их образина смахивает на ту, что запечатлевает прижатый к лицу объектив, – даже издалека дромадеры выглядят снятыми со слишком близкого расстояния.
Здесь же, дома, в Африке, дромадеры произвели на меня иное впечатление. Спокойные, свободные, с небрежным изяществом расхаживали они по пастбищу упругой походкой. Одни отдыхали в тени акаций, другие щипали колючку, обкусывали кусты, дотягивались мордой до верхних веток. Они паслись с осторожностью, довольствуясь цветком здесь, листком там, берегли растительность, чтобы продолжалась жизнь. Безмолвные, почти неподвижные, они казались высокими деревьями среди кустов, исполненные растительной безмятежности, и их длинные ресницы напоминали пестики и тычинки, затуманивая добродушный взгляд.
Пятеро алжирцев, появившихся невесть откуда, принялись ловить животных. Те удивленно заревели.
Я повернулся, шокированный, к Дональду. Не успел я сказать и слова, он объяснил мне, в чем дело.
– Наши друзья возьмут трех верблюдов и навьючат их провизией для нас на десять дней. Они нужны нам. Супермаркетов по дороге нет.
– Да, конечно…
– Не беспокойтесь, животные привычные. Все будет хорошо.
Действительно, дромадеры особо не сопротивлялись; они расступились с медленной поспешностью, словно смирившись, и приняли укротившие их лассо. Только один, рыжий мастодонт, агрессивно взвился и атаковал, плюнув и показав зубы.
– Этого оставим: у него гон.
Самец бросался вперед, пятился в нерешительности – то фанфарон, то трусишка. Не трогая его, алжирцы привели к нашим джипам трех его собратьев с хорошими горбами и ногами в прекрасном состоянии и приказали им лечь.
Первый, цвета карамели, согнул сначала передние ноги, потом, почти опустившись на колени, вдруг заметался, взревел, теряя контроль над своими движениями. Дрессировщик настаивал; задняя часть тела качнулась, и колени дромадера коснулись земли; зад сровнялся с грудью по горизонтали, и животное со вздохом расплющило о песок подушку, окутывавшую его брюхо. У двух других было не больше последовательности в движениях, все то же чередование стремительности и сдержанности, как будто воспаленные суставы отказывались повиноваться.
– Taghlasad!
Господин в синем одеянии приветствовал нас с лучезарной улыбкой на губах.
– Owyiwan!
Он