Сгоревшее лето. Валентина Чайак
запивали их кто соком, кто растворимым кофе и бежали на учебу.
У тети Марины завтрак был обязательным, не подлежащим пропуску ритуалом с зерновым кофе, булочками с корицей и бутербродами с маслом и медом. В центре стола всегда стояла ваза правильной геометрической формы из матового стекла, в которой красовалась охапка пионов – ярко-розовых, броских, нахальных.
– Анют, только не говори, что до сих пор чувствуешь себя неловко в этой квартире, – сказала тетя Марина, подперев рукой подбородок. – Она теперь такая же твоя, как и моя.
– Формальности говорят об обратном, да и мама тоже, – возразила Аня. – На меня накатывает какая-то тревога каждый раз, когда я сижу здесь, будто у себя дома.
– Считай, что это еще один твой дом. Если Наташе так приспичило оставаться под одной крышей с этим… – Тетя Марина сделала красноречивую паузу. – Не знаю даже, как его назвать. Я знаю, он твой отец, но… но твоя мама в юности вышла замуж непонятно за кого.
Аня вздохнула. Что она могла на это сказать?
Уезжать из дома было мучительно, но в то же время это дарило смутное чувство освобождения – словно она отправлялась на край света, не зная, состоится ли возвращение туда, где все началось.
Вспоминать тошнотворную сцену прощания на вокзале не хотелось. Мама ломала руки, без конца поправляла светлые, уложенные как всегда в сложную прическу волосы, то и дело всхлипывала, хотя ни одной слезы из ее прекрасных серых глаз так и не пролилось. Отец стоял рядом и придерживал жену за плечи. Его темные курчавые волосы шапкой спадали на массивный лоб, а темно-карие глаза поблескивали из-под густых бровей. Отец смотрел на Аню сурово, но вместе с тем как бы снисходительно, словно говоря: не преувеличивай, ничего не случилось, просто тебе кажется. Младший брат Саша, которому едва исполнилось двенадцать, то и дело беспокойно поглядывал то на сестру, то на родителей. Он отличался некоторой нервозностью, часто волновался по пустякам, но при этом был неутомимым жизнелюбом и сейчас, видимо, не совсем понимал, какая темная туча нависла над их семьей.
Вокруг кто-то спешил и толкался с тележками, сумками, чемоданами. Нестройный гул голосов пассажиров и неразборчивые объявления об уходящих и прибывающих поездах отдавались от грязно-белых высоких стен вокзала гулким эхом.
Когда там уже поезд? Когда можно будет просто помахать рукой семье, остающейся на перроне, и выдохнуть? Чуть наигранная тревога мамы, неподвижное лицо отца, брат, рассматривающий свои ноги в пыльных кедах – Аня смотрела на все это словно со стороны, оставаясь пассивной и безучастной.
Со стороны казалось, что семья отправляет ее куда-нибудь отдохнуть на каникулы. Конечно, так и задумывалось, но вряд ли кто-то мог догадаться, что эта девушка с ярко-оранжевым чемоданом, покрытым разношерстными самодельными наклейками, не уверена, что вообще когда-нибудь вернется. По крайней мере, надолго.
И вот на перроне она делает шаг в пустоту, которую только предстоит заполнить. От безучастности – к любопытству и решимости. Надо бежать, нестись, мчаться как можно скорее.
***
Аня вздрогнула и резко открыла глаза. Дыхание перехватило, руки трясутся, а кожа покрылась мурашками. В последнее время мрачные видения не переставали преследовать ее в тревожных снах, какие зябко снятся под утро.
Ей снилась погоня, неотвратимая и цепкая, как трясина. Глаза преследователей горели, словно фонари во мраке ночной аллеи, но не теплым живительным светом, а опасным, не предвещающим ничего хорошего огнем. Вокруг было темно и неспокойно. Чтобы не окоченеть в ледяных объятиях того, что неумолимо приближалось с каждым мгновением, нужно было бежать, бежать как в последний раз. Быть может, это и есть тот самый последний раз?
Как выбраться? Кричать, звать на помощь? А если в легких не хватит воздуха, чтобы крикнуть? Даже если крикнуть, услышит ли кто-нибудь?
Аня, щурясь, посмотрела на слабо мерцающий циферблат будильника: было шесть минут девятого, не так уж и рано. Еще несколько минут ушло на то, чтобы прийти в себя.
Она потерла глаза. Все вокруг тонуло в полумраке.
Ане очень нравилась эта комната, вся в сиреневых тонах. Здесь пахло деревом, цитрусами и еще чем-то неуловимо приятным. Это было ее новое убежище, ее тихая гавань. Правда, тишина иногда нарушалась лаем соседской собаки и криками ее не менее громкой хозяйки, которая не стеснялась в выражениях, но в целом новую обитательницу комнаты это не смущало.
Потянувшись, Аня встала, подошла к окну, раздвинула шторы и выглянула на улицу.
Перед окном простиралась небольшая аллея, залитая лучами утреннего солнца, куда-то спешили редкие прохожие. За ночь ветер не переменился, но что-то в окружающем мире было неуловимо новым, именно в этом было очарование этого утра. Все вокруг будто выглядело чуть свежее и ярче обычного – синева неба, зелень листвы, краски клумб, даже многоэтажные дома не казались такими серыми.
Будучи странно чувствительной к подобного рода проявлениям жизни, Аня отчетливо ощутила дух перемен и трепет невидимых крыльев за спиной. С тех пор как она перебралась сюда, внутренние