Сгоревшее лето. Валентина Чайак
в руки одну из фотографий в светлой деревянной рамке. Этот снимок они сделали во время совместной поездки к морю: Саша забрался на парапет набережной и задорно машет рукой в камеру, мама и Аня стоят рядом, одетые в похожие голубые платья, как раз под цвет окружающего пейзажа. Отец остался за кадром, исполняя роль фотографа.
Аня хотела поставить пару семейных фото на письменный стол, но в последний момент сунула их в верхний ящик. Не сейчас, не сегодня.
Сейчас у нее есть только она сама. А еще синее небо за окном, бесконечно далекий горизонт, дыхание свежего ветра, скользящее по коже, теплый свет лампы. И, конечно, чистые листы, на которых можно создавать похожий на калейдоскоп мир каждый раз, когда этого захочется.
Глава 2
Деревья в обрамлении сверкающей листвы покачивались на ветру. Бездонной синевой сияло над городом высокое небо, в открытое окно доносились шум уличного движения и пение птиц. На верхнем этаже кто-то опять кричал и ругался, но даже голоса неугомонных соседей вскоре стали тише, теряясь в шуме зазвучавшего дня.
Тетя Марина разлила по чашкам кофе и поставила на стол большое блюдо с печеньем, посыпанным сахарной пудрой.
– Ань, я тут кое о чем подумала вчера…
– О чем? – Аня потянулась за печеньем.
– Не знаю, понравится ли тебе эта идея… Здесь недалеко есть художественная студия. Я знаю, там вполне себе хорошая обстановка, туда ходила пара моих знакомых, говорят, место отличное. Ты же этим летом все равно у меня будешь жить? Будет тебе интересное занятие, и всего в двадцати минутах езды отсюда.
Аня скептически заметила:
– Мне уже не двенадцать, чтобы по кружкам ходить.
– А кто тебе сказал, что это кружок? Это настоящая художественная студия, причем для взрослых. Причем тут кружки?
Аня задумалась, кроша печенье на желтой тарелке тонкого фарфора.
– А вы уверены, что с меня там будет толк? Вы ведь даже не знаете, что я рисую.
– Я бы рада узнать, да ты же мне ничего не показываешь!
Аня замялась. Больше всего на свете она любила рисовать, и все, что касалось этого странного рукотворного мира искусства, восхищало ее как ничто другое. Полотна, расписанные акварелью, гуашью или масляными красками, романы, рассказывающие о разных людях и удивительных уголках мира, знаменитые оперы и балеты, застывшие в камне фигуры, тысячи лиц и сюжетов. Мир искусства казался Ане волшебным, окруженным чудесной вуалью, а мир вокруг, такой реальный и полный тоски, был будто бы фоном, расплывчатым и невзрачным.
Никто в Аниной семье не разделял этого восторга. Саша считал, что любовь к искусству – это как минимум скучно. Мама, больше всего на свете любившая красное вино и толстые глянцевые журналы, была гораздо больше озабочена тем, как приобщить Аню к более простым житейским радостям, и в этом плане была довольна сыном гораздо больше, чем дочерью. Для отца искусство было чем-то вроде бесполезной сентиментальности, граничащей с глупостью, ведь это не касалось никоим образом