Ведьма. Жюль Мишле
подставить ему ногу, феодал заявляет: «Видите эту амбразуру? Прекрасно. У меня наготове и веревка, которую вы не видите. Первый, кто осмелится коснуться его, будет вздернут без рассуждений».
Слова сеньора быстро передаются из уст в уста, повторяются. И эти слова окружают мужа и жену атмосферой страха. Каждый низко-низко снимает перед ними шляпу. При их появлении люди спешат скрыться, толпа раздвигается. Чтобы не встречаться с ними, крестьяне идут проселочной дорогой, согнув спину, опустив глаза. Происшедшая перемена положения делает наших героев сначала гордыми, потом печальными.
Они стоят одни в общине. Проницательная жена угадывает, как их презирают и ненавидят люди из замка, как их ненавидит и боится деревня. Она сознает себя меж двух огней, в страшном одиночестве. Ни одного покровителя, кроме сеньора, вернее, тех денег, которые они ему приносят, а чтобы получить эти деньги, поторопить с их уплатой крестьянина, победить его инертность, выжать хоть кое-что даже у того, у кого нет ничего, сколько приходится пустить в ход требований, угроз, жестокостей. Муж – простак и для этого дела не годится. Она наставляет его, подталкивает, поучает:
«Будь суров; если нужно – будь жесток. Не церемонься. А то они пропустят сроки, и нам же будет плохо».
Страданья дня, однако, ничто в сравнении с пытками ночи. Она почти потеряла сон. Она встает и беспокойно ходит туда-сюда, кружится вокруг дома: все тихо. И однако, как изменился этот дом. Исчезло чувство спокойствия и невинности.
«О чем размышляет кошка у очага? Она прикидывается спящей и следит за мной, прищурив зеленые глаза. Странная и молчаливая длиннобородая коза знает, очевидно, больше, чем кажется. Почему корова, которую видно в стойле при свете луны, взглянула на меня так искоса? Все это неестественно?»
Она содрогается и снова ложится рядом с мужем: «Счастливец, как он крепко спит. Я – увы! – уже не могу спать. Я никогда более уже не засну».
В конце концов, и ее одолевает полусон. Но как она тогда страдает! Назойливый гость около нее, требовательный, властный. Он обращается с ней беспощадно. Если ей удается на время прогнать его крестным знамением или молитвой, то он возвращается под другим видом.
«Прочь, дьявол! Как ты смеешь! Я христианка! Нет, нет, этого нельзя!»
А он, чтобы отомстить ей, принимает все новые отвратительные образы: скользит по ее груди липким ужом, пляшет жабой на ее животе или острым клювом пьет, в виде летучей мыши, с ее помертвелых губ ужасные поцелуи. Чего он хочет? Толкнуть ее на последний шаг, добиться, чтобы она, побежденная, истомленная, уступила, пробормотав: «Да». И все-таки она не сдается. Упорно твердит она: «Нет», предпочитая терпеть эту страшную ночную пытку, нести нескончаемое мученичество этой губительной внутренней борьбы.
«В какой мере дух может воплотиться в телесную форму? Реальны ли его искушения, его нападения? Совершит ли она плотский грех, если поддастся соблазну того, кто вокруг нее кружится? Будет ли то настоящим адюльтером?»
Такими хитроумными уловками она порой ослабляет силу своего противодействия.
«Если